Мальвина Витольдовна сама сказала мужу о том, что они не могут позволить себе уехать. Это произошло после того, как Хиросима и Нагасаки сгорели в атомном огне и клубмены с Пятой авеню, чокаясь шампанским, возбужденно говорили о том, что теперь-то России укажут ее место и она не посмеет перечить американской воле. Ни в чем, нигде и никогда. Ибо наступил Пакс Американа — американский век. Ибо сам господь вручил Америке атомную бомбу покарать Японию, укротить британскую гордыню, а главное — выбросить русских с ринга истории и тем самым одним махом исправить все ошибки, которые из-за этих русских наворочаны в истории, начиная с 1917 года.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Борец-сверхсрочник
Корпус подлецов
Вскоре после окончания войны в Европе в июле 1945 года вышла, как потом оказалось, последняя книга Яхонтова «СССР — внешняя политика». Работать над ней было легко. За годы войны у аккуратного Виктора Александровича скопилось несколько сотен отпечатанных на машинке лекций, которые он читал. Из них он и скомпоновал книгу. На ее первой странице поместил посвящение:
«Памяти великого американского президента Франклина Делано Рузвельта, который понял важность дружбы с Союзом Советских Социалистических Республик и таким образом сделал возможным сотрудничество с ним, приведшее к победе над фашизмом».
Книга разошлась, но, как говорится, со скрипом. О дополнительном тираже и думать было нечего. Покупателями почти полностью были рабочие — «в основном из левых и из русских», как выразился один книготорговец. Буржуазная публика, средние американцы меняли ориентиры и, едва увидев посвящение памяти покойного президента, теряли интерес к книге. ФДР стремительно выходил из моды. Настолько стремительно, что даже Яхонтов, склонный к осторожности в оценках, не мог этого предвидеть. И не предвидел он явно неуспеха книги. Он ожидал полемики (не вокруг книги — вокруг курса ФДР), яростной борьбы, он думал, что его книга и будет одним из аргументов в спорах. Он не ожидал, что правящий класс Америки так дружно сменит курс…
После того как Яхонтов окончил работу над книгой, его почти силой увез на «ранчо Эдвардса» Чарли Доули, как всегда будто с неба свалившийся. Он не желал слушать никаких отговорок.
— Старина Эдвардс теперь просто управляющий, — рассказывал он, скрывая самодовольство, — а ранчо купил я. Признаюсь только вам, генерал, — из сентиментальных соображений. Помните, именно на ранчо я встретил вас тогда, в тридцать девятом, встретил своего доброго ангела и получил лучший совет в бизнесе за всю мою жизнь…
Впрочем, напор напором, а отдохнуть и в самом деле не мешало. Хотя — не беспечным был тот отдых для Виктора Александровича, нет. Как и в тридцать девятом, тревожные мысли не давали покоя. Гуляя по лесным тропинкам у ранчо Эдвардса, вернее, Доули, Яхонтов размышлял о перемене акцентов в американской политической жизни. Быстро разгоралась «холодная война», хотя тогда Уолтер Липпман еще не ввел этого термина в ежедневный обиход. В печати замелькали наглые до безобразия реплики американских генералов вроде Паттона о русских дикарях, о том, что США воевали не с тем, с кем надо бы, поползли слухи о подобных по тону высказываниях самого президента в узком кругу. Поворот был настолько крут, что, как это поняли все внимательные наблюдатели, Трумэн осознал, что зарывается, и послал в Москву верного «фэдээровца» Гопкинса кое-что сгладить. А потом, в разгар лета, состоялась встреча «большой тройки» в Потсдаме — никто не ведал, что она будет последней. Спустя некоторое время Яхонтов узнал от информированного знакомого, что на прощальном приеме Сталин провозгласил тост за то, чтобы в следующий раз встретиться в Токио. Увы… Но историю с тостом Яхонтов узнал позднее, а пока он всматривался в сразу ставшую знаменитой фотографию: в креслах сидят три лидера. Ну, Эттли имел смущенный вид случайно затесавшегося в эту компанию человека. Сталин, усталый после тяжелой работы военных лет, казалось, чуть усмехается тому, как пыжится рядом с ним Трумэн в рузвельтовском кресле…
Первоначальной реакцией Виктора Александровича была знаменитая гоголевская фраза «не по чину берешь», но прошло совсем немного дней, и Яхонтов пенял, что Трумэн искренне был уверен, что он, как имперский орел с американского герба, простирает крылья над разом потерявшими свою силу британским львом и русским медведем. То было начало атомной эры. Еще далеко не все подробности были известны, еще не встречались в газетах слова «остаточная радиация» и «лучевая болезнь», но сразу стало ясно, что в военном деле произошел переворот. Виктор Александрович пытался вообразить себе, какими теперь могут стать войны — и ничего не мог представить. Мысль отступала перед чем-то невообразимо ужасным, перед какой-то гигантской бессмыслицей. Яхонтову, как и всем другим людям, не посвященным в тайны манхэттенского проекта, требовалось время, чтобы осмыслить политические последствия рокового изобретения. Но нельзя было не заметить и не понять, что здесь, в Америке, атомная бомба как захватывающей дух самогонкой ударила в голову политиков и военных — если не всех, то многих, тех, кто сейчас, при Трумэне, выдвигался в первую шеренгу, оттесняя, отталкивая, отпихивая от государственного штурвала соратников Рузвельта.
В войну Яхонтову, да и не ему, конечно, одному, казалось, что после победы напряжение спадет и чуть ли не темп жизни станет пониже. А выходило все наоборот. Впрочем, анализировал Яхонтов свое состояние, неторопливо прохаживаясь по тенистым тропинкам, может быть, дело в том, что четкая цель войны — необходимость победить врага — сужала сектор обзора, мозг инстинктивно отбрасывал то, что противоречило движению к цели. Снова вспомнилась беседа с профессором Уоско, его рассказ — в сорок третьем! — о планировании Паке Американа «мудрецами» из СМО. Вспомнилось и высветилось новым светом то, что тогда, в разгар войны, просто не укладывалось в голове, казалось невероятным.
Ну, например, сетования Чарли Доули, что его быстро растущая, но еще новая фирма испытывает трудности с некоторыми материалами и деталями для самолетов. Само но себе это не удивляло — спрос на такие вещи во время войны огромен, дело не в этом. Чарли между делом заметил, что король нефти и всяческих нефтепродуктов Рокфеллер выполняет ранее заключенные контракты с другими фирмами, в том числе и с немецкими. Так же поступает ИТТ и ряд других компаний. Чарли рассказал о трудностях с поставкой шариковых подшипников, без которых ни один самолет не сдвинется с места. Мировым монополистом на эти изделия был шведский концерн СКФ, имеющий дочерние предприятия в разных странах, в том числе и в США. Так вот американский филиал во время войны срывал поставки для американских ВВС, зато отправлял продукцию и техническую документацию в Швецию и в латиноамериканские государства, откуда это передавалось люфтваффе Геринга. Более того, одним из руководителей филиала СКФ в США был некто фон Розен — родственник Геринга. Когда, рассказывал Чарли, один честный работник фирмы решил положить конец саботажу, он отправился в Управление военного производства. Но там замом шефа оказался мистер Бэт — он же глава филиала СКФ. Назначил его на этот пост Рузвельт, а покровительствовал Бэту и его профашистской фирме Дж. Ф. Даллес, ныне сенатор. Разве можно было что-нибудь понять?
Яхонтов рассказал об этом Рагнару Строму, когда тот в последний раз был в Штатах. Стром только усмехнулся.
— Не думайте, Виктор Александрович, что связи между концернами прервались из-за войны. Упаси боже! Поверьте, из нашей нейтральной Швеции это гораздо лучше видно, чем отсюда. Вы упомянули корпорацию ИТТ — «Интернэшнл телефон энд телеграф». Корпорация американская, но у нее есть заводы в Германии, они работают, снабжают вермахт техникой, — но это американские предприятия, Виктор Александрович. А от конфискации их укрывает член совета директоров ИТТ — кто бы вы думали? Вальтер Шелленберг, один из руководителей СС…
— Не может быть! — воскликнул Яхонтов.
