Стрела бога

Сосед Эзеулу Аноси, мнение которого не было принято во внимание в начале этого разговора и который с тех пор не проронил ни слова, снова высказал свое суждение, на сей раз прямо противоположное.

– По-моему, Акуэбуе верно говорит. Пусть он сходит туда с Эдого проверить, все ли там в порядке. Но пусть они возьмут с собой Угойе с запасом ямса и прочей еды; тогда их посещение никому не причинит обиды.

– С какой это стати мы будем бояться причинить кому-то обиду? – спросил Акуэбуе раздраженно. – Я не мальчик и умею резать так, чтобы не потекла кровь. Но я не побоюсь обидеть уроженца Умуннеоры, если от этого зависит жизнь Эзеулу.

– Вот это правильно, – согласился Аноси. – Что верно, то верно. Мой отец всегда говорил, что из страха нанести обиду люди глотают яд. Входишь в дом к дурному человеку, и он выносит орех кола. Тебе не понравилось, как он вынес его, и голос разума говорит тебе: не ешь. Но ты боишься обидеть хозяина и глотаешь укваланту. Совершенно согласен с Акуэбуе.

Пожалуй, ни для кого другого отсутствие Эзеулу не было столь мучительно, как для Нвафо. А теперь уходит к тому же и его мать. Но этот второй удар помогала перенести мысль о том, что уйдет также и Эдого.

В отсутствие Эзеулу Эдого получил возможность открыто проявить свое неприязненное отношение к любимчику старика. Будучи старшим сыном, Эдого вступил во временное владение хижиной отца, где и дожидался его возвращения. Нвафо, который редко отлучался из отцовской хижины, теперь почувствовал, как его прямо-таки выталкивает из оби враждебность единокровного брата. Несмотря на то, что Нвафо еще не вышел из мальчишеского возраста, у него был ум взрослого человека; он отлично понимал, когда на него смотрят добрыми глазами, а когда – злыми. Даже если бы Эдого ничего ему не сказал, Нвафо все равно бы ощутил, что его присутствие тут нежелательно. Но Эдого сказал-таки ему вчера, чтобы он шел в хижину своей матери и не рассиживался в оби, заглядывая в глаза старшим. Нвафо вышел вон и разрыдался; впервые в жизни ему сказали, что он лишний в хижине своего отца.

Весь сегодняшний день он не заходил туда до возвращения Обики, когда в оби пришли узнать новости все обитатели усадьбы и даже соседи. Войдя вместе со всеми, он с вызывающим видом занял свое привычное место; однако Эдого ничего ему не сказал – он его словно и не заметил.

Сестренка Нвафо Обиагели долго плакала, после того как их мать и ее спутники ушли в Окпери. Ее не утешило даже обещание Одаче сорвать ей плод удалы. В конце концов Обика пригрозил пойти и позвать страшного духа в маске по имени Ичеле. Это немедленно возымело действие. Обиагели забилась в дальний угол оби и сидела, тихонько шмыгая носом.

Ближе к вечеру в голову Нвафо снова пришла мысль, беспокоившая его еще со вчерашнего дня. Что станется с новой луной? Перед своим уходом отец уже начал ожидать ее. Последует ли она за ним в Окпери или подождет до его возвращения домой? Если луна выйдет в Окпери, то откуда возьмет Эзеулу металлический гонг, чтобы встретить ее появление? Нвафо взглянул на лежащее у стены огене с вложенной внутрь колотушкой. Было бы лучше всего, если бы новая луна подождала до завтра, когда Эзеулу вернется.

Однако с наступлением сумерек Нвафо расположился на том самом месте, где всегда сидел его отец. После недолгого ожидания он увидел молодую луну. Она была тонкая-тонкая и, казалось, нехотя вышла на небо. Нвафо потянулся за огене и собрался было ударить в него, но страх остановил его руку.

В сознании Эзеулу все еще звучали голоса детей с Правительственной горки, когда сын Нводики и его жена принесли ему ужин. Как обычно, сын Нводики взял шарик фуфу, окунул и похлебку и съел его. Эзеулу с удовольствием принялся за ужин. Он не стал бы есть похлебку эгуси, если бы мог выбирать, но поданная ему похлебка была очень вкусно приготовлена – даже не верилось, что это эгуси. Рыба в ней была отменная – или аса, или какая-то другая ничуть не хуже – и притом прокопченная не слишком сильно, в чем и заключалась главная прелесть. Фуфу тоже оказалось состряпанным на славу: не слишком легкое и не слишком тяжелое; кассаву, конечно же, сдобрили зелеными бананами.

Он еще ужинал, когда вошли его сын, его жена и его друг. Их ввел в комнату главный посыльный, в чьи обязанности входило присматривать за узниками в арестантской. В первый момент Эзеулу испугался, подумав, что приключилась какая-то беда дома. Но, увидев, что они принесли с собой ямс, он успокоился.

– Почему вы не подождали до завтрашнего утра?

– А что если бы завтра с утра ты отправился домой? – вопросил Акуэбуе.

– Домой? – Эзеулу рассмеялся. Это был смех человека, не умеющего плакать. – Кто тут толкует о возвращении домой? Я в глаза не видал белого человека, пославшего за мной. Говорят, он в когтях у смерти. Может быть, он хочет, чтобы на его похоронах принесли в жертву верховного жреца.

– Обереги нас, земля Умуаро! – воскликнул Акуэбуе и вслед за ним остальные.

– Мы сейчас в Умуаро? – спросил Эзеулу.

– Раз этот человек заболел и не оставил для тебя никакого послания, то тебе лучше вернуться домой и прийти снова, когда он выздоровеет, – вмешался Эдого, решивший, что это неподходящее место для всегдашнего состязания в остроумии между отцом и его другом.

– Не такого рода это путешествие, чтобы хотелось совершать его дважды. Нет уж, я буду сидеть здесь, покуда не разберусь во всем этом деле.

– Разве ты знаешь, сколько времени он проболеет? Ведь ты можешь прождать здесь…

– Даже если он проболеет столько времени, что на кончиках пальмовых побегов созреют кокосовые орехи, я все равно буду ждать… Как поживают домашние, Угойе?

– Были живы-здоровы, когда мы расстались с ними. – Из-за тяжелой ноши на голове ее шея казалась короче.

– Как дети, жена Обики, все прочие?

– Все были живы-здоровы.

– А как твои ближние? – обратился он к Акуэбуе.

– Жили тихо-мирно, когда я уходил. Болеть никто не болеет, а животы от голода подвело.

– Ну, это не страшно, – вставил сын Нводики. – Голод лучше, чем болезнь. – С этими словами он вышел, высморкался и снова вошел в хижину, вытирая нос тыльной стороной руки. – Нвего, не жди, чтобы забрать посуду. Я сам отнесу ее домой. Пойди-ка и найди что-нибудь поесть для этих людей.

Его жена взяла у Угойе ее ношу, и обе женщины отправились готовить.

Времени оставалось мало, и, как только женщины вышли, Акуэбуе заговорил.

– Обика рассказал нам, какой заботой окружили тебя сын Нводики и его жена.

– Сами видите, – произнес Эзеулу, прожевывая рыбу.

– Благодарю тебя, – сказал Акуэбуе Джону Нводике.

– Благодарю тебя, – сказал Эдого.

– Мы не сделали ничего такого, за что бы нас стоило благодарить. Да и что могут сделать бедняк и его жена? У Эзеулу, как мы знаем, есть дома и мясо и рыба, но пока он здесь, мы поделимся с ним всем, что едим сами, пусть это будет просто ядро пальмового ореха.

– Когда Обика рассказал нам об этом, я подумал: все-таки нет ничего лучше путешествий.

– Верно, – откликнулся Эзеулу. – Молодой козлик говорил, что, кабы он не живал в племени своей матери, так не научился бы задирать верхнюю губу. – Он усмехнулся про себя. – Мне следовало чаще наведываться на родину моей матери.

– Что и говорить, эта прогулка сгладила с твоего лица все следы вчерашней угрюмости, – заметил Акуэбуе. – Услышав, что за тобой ухаживает человек из Умуннеоры, я сказал: быть такого не может! Как мог я поверить этому, если дома у нас настоящая война с умуннеорцами?

– Воюете вы, оставшиеся дома, – сказал сын Нводики. – Я не беру эту вражду с собой, когда отправляюсь в чужие края. Наши мудрецы не зря говорили, что тот, кто путешествует вдали от своего дома, не должен наживать врагов. Я следую их совету.

– Вот это правильно, – проговорил Акуэбуе, не зная, как лучше всего перевести разговор на то, ради