Стрела бога

чего он сюда явился. После недолгой паузы он решил разом раскрыть смысл своего посещения, подобно тому как одним ударом мачете раскрывают жители Нсугбе кокосовый орех. – Наше путешествие имеет двойную цель. Мы привели Угойе, чтобы освободить жену Нводики от ее бремени, а еще мы пришли для того, чтобы поблагодарить самого Нводику и сказать ему: что бы ни вытворяли его родичи дома, в Умуаро, отныне он брат Эзеулу и его семье. – Говоря это, Акуэбуе уже шарил рукой в своем мешке из козьей шкуры в поисках маленькой бритвы и ореха кола. В наступившей тишине был совершен обряд, связавший Эдого и Джона Нводику кровными узами. Эзеулу и Акуэбуе молча наблюдали, как двое молодых мужчин едят дольку ореха кола, орошенную кровью каждого из них.

– Как получилось, что ты стал работать у белого человека? – спросил Акуэбуе, когда беседа вернулась в обычное русло. Сын Нводики откашлялся.

– Как получилось, что я стал работать у белого человека? Я прямо скажу: все это замыслил и устроил мой чи. В то время я ничего не знал о белом человеке; я не понимал его языка, не ведал его обычаев. В сухой сезон будет три года, как это случилось. Вместе со своими сверстниками я пришел тогда из Умуннеоры в Окпери, чтобы разучить новый танец; мы приходили для этого в Окпери каждый год в сухой сезон после уборки урожая. К большому моему удивлению, я обнаружил, что среди танцоров-окперийцев нет моего друга по имени Экемезие, в доме которого я всегда гостил во время этих посещений и который останавливался у меня, когда моя деревня принимала гостей из Окпери. Напрасно искал я его в толпе встречающих. Другой мой приятель, Офодиле, пригласил меня к себе домой; от него-то я и узнал, что Экемезие ушел работать на белого человека. Не могу вам передать, какое чувство я испытал, услышав эту новость. Это было почти все равно, как если бы мне сказали, что мой друг умер. Я пытался поподробнее расспросить Офодиле об этой работе у белого человека, но Офодиле из тех, кто не может ни минуты посидеть спокойно и досказать историю до конца. Однако на следующий день Экемезие пришел повидаться со мной и привел меня на эту самую Правительственную горку. Он назвал меня по имени, я ответил, и у нас произошел серьезный разговор. Экемезие говорил, что все хорошо в свое время; для танцев тоже есть своя пора. Но, продолжал он, разумный человек не будет продолжать охотиться на мелкое зверье в кустарнике, когда его ровесники добывают крупную дичь. Он посоветовал мне бросить танцы и устремиться в погоню за деньгами белого человека. Ваш брат слушал во все уши. «Нвабуэзе», – называет меня Экемезие. – «Да, отвечаю, это мое имя». Так вот, говорит, погоня за деньгами белого человека в самом разгаре, и никто не станет ждать до завтра или до того времени, когда мы будем готовы принять в ней участие; если бы крыса не умела прытко бегать, ей пришлось бы уступать дорогу черепахе. И он рассказал мне о том, какого высокого положения достигли сейчас люди из разных маленьких племен – а ведь кое-кого из них мы раньше презирали! – тогда как наши сородичи даже не подозревают, что настал новый день.

Трое мужчин слушали его в молчании. Акуэбуе щелкал пальцами и мысленно приговаривал: «Ну, теперь я понимаю, почему Эзеулу вдруг почувствовал к нему такое расположение. Оказывается, их мысли – братья». Но на самом деле Эзеулу впервые слышал мнение Нводики о белом человеке и радовался, что оно совпадает с его собственным. Однако он тщательно скрывал свое удовлетворение: раз уж он составил себе определенное мнение о чем-то, не следовало создавать впечатление, будто он ищет поддержки у других; пусть другие ищут подтверждения своим мыслям в его мнении, а не наоборот.

– Вот таким-то образом, братья мои, – продолжал свой рассказ сын Нводики, – ваш брат и начал работать у белого человека. На первых порах он поручил мне пропалывать свою усадьбу, но спустя год он подозвал меня, похвалил мою старательность и поручил работу у него в доме. Белый спросил, как меня зовут, и я назвал ему мое имя; но он не смог выговорить «Нвабуэзе» и сказал, что будет звать меня «Джону». – При этих словах на лице его засияла улыбка, но она тут же потухла. – Мне известно, что кое-кто у нас на родине распускает слух, будто я готовлю для белого человека. Так вот, брат ваш не видит даже дыма над его очагом; я лишь навожу порядок в его доме. Знаете, ведь белый человек не такой, как мы; раз он ставит эту тарелку здесь, он рассердится, если вы поставите ее там. Поэтому я день-деньской хожу по его дому и слежу, чтобы каждая вещь была на своем месте. Но. поверьте мне, я не собираюсь всю жизнь оставаться слугой. Как только мне удастся скопить немного денег, я думаю открыть маленькую табачную лавку. Пришельцы из других мест наживают большие богатства на торговле табаком и на торговле тканями. Люди из Элумелу, Анинты, Умуофии, Мбайно – вот кто хозяева на этом большом новом базаре. Они-то и вершат там все дела. Есть ли среди здешних богачей хотя бы один умуарец? Ни одного. Иной раз я стыжусь отвечать, когда меня спрашивают, откуда я родом. Мы не имеем своей доли на базаре; мы не имеем своей доли в конторе белого человека; мы не имеем своей доли ни в чем. Вот почему я возрадовался, когда на днях белый хозяин позвал меня и сказал, что в моей деревне, как ему известно, есть один мудрый человек и что зовут его Эзеулу. Я ответил «да». Дальше он спросил, шив ли еще этот мудрец. Я опять ответил «да». Тогда он сказал: «Пойдешь с главным посыльным и передашь ему, что я хотел бы порасспросить его об обычаях его людей, так как мне известна его мудрость». Тут я и сказал себе: «Вот он, наш счастливый случай – теперь-то наше племя обратит на себя внимание белого человека!» Я ведь не знал, что так получится. – Он опустил голову и скорбно уставился в землю.

– Ты в этом не виноват, – сказал Акуэбуе. – В жизни всегда так бывает. Наш глаз видит что-то; мы берем камень и прицеливаемся. Но камень не так меток, как наш взгляд, он редко попадает в цель.

– И все же я виню себя, – грустно проговорил сын Нводики.

– До чего же ты подозрительный человек! – заметил Эзеулу, когда остальные ушли на ночь к сыну Нводики, оставив Акуэбуе и Эзеулу одних в маленькой арестантской.

– Я считаю, что человек не должен умирать, пока ему это не прикажет его чи.

– Но этот малый – не отравитель, хоть он и родом из Умуннеоры.

– Не знаю, не знаю, – возразил Акуэбуе, покачивая головой. – Каждая ящерица лежит на брюшке, так что не угадаешь, у которой из них живот болит.

– Верно. Но, говорю тебе, сын Нводики не желает мне зла. Отравителя я чую по запаху, так же как прокаженного.

Акуэбуе только покачал головой в ответ. Эзеулу едва различил этот жест в слабом мерцании масляного светильника.

– Разве ты не наблюдал за ним, когда предложил связать нас кровными узами? – продолжал Эзеулу. – Если бы он затаил злой умысел, ты бы увидел это у него на лбу. Нет, этот человек не опасен. Наоборот, он поступает по примеру людей далекого прошлого, которые любили гордиться собой. В наше время развелось слишком много мудрецов, только мудрость у них не добрая, а такая, от которой чернеет нос.

– Как тут можно спать с этими москитами? Поедом едят! – воскликнул Акуэбуе, яростно обмахиваясь веничком из веток.

– Это еще что! Вот погоди, увидишь, как они озвереют, когда мы погасим светильник. Я собирался попросить сына Нводики нарвать для меня листьев аригбе и попробовал бы их выкурить. Но после твоего прихода у меня все из головы вылетело. Прошлой ночью они только что не на куски нас разгрызли. – Эзеулу тоже размахивал метелкой. – Так, говоришь, все твои живы-здоровы? – спросил он, стремясь повернуть разговор на что-нибудь другое.

– Как будто все тихо-мирно было, – ответил Акуэбуе и зевнул, закинув назад голову.

– Что ты собирался поведать мне об Уденкво? Помнишь, ты так и не успел досказать мне ту историю про нее.

– А ведь верно, – оживился Акуэбуе. – Если бы я стал уверять тебя, что Уденкво меня радует, я бы обманывал самого себя. Она – моя дочь, но, прямо скажу, она вся в мать. Сколько раз я говорил ей: женщина, которая песет свою голову на негнущейся шее, будто на голове у нее всегда стоит сосуд с водой, скоро рассорится даже с самым покладистым мужем. Я не слыхал, как рассказывает эту историю мой зять, по из рассказа Уденкво я могу заключить, что причина ссоры – самая пустячная. Моему зятю объявили, что он должен принести в жертву петуха. Приходит он домой, показывает на одного петуха и велит детям поймать его и связать ему ноги. Петух, как оказалось, принадлежал Уденкво, и она затеяла ссору. Все это я услышал из ее собственных уст. Тогда я спросил ее: неужели она хочет, чтобы ее муж пошел за петухом на базар, тогда как его жены держат кур? А опа отвечает: «Почему в жертву приносится всегда мой петух? Отчего бы не взять петуха у другой жепы – разве духи объявили, что им по вкусу только курятина Уденкво?» Я ей тогда говорю: «Сколько раз он забирал у тебя петуха, и вообще, откуда мужчине знать, кому какой