Ответ Джона Нводики потонул в шуме вновь разбушевавшегося ливня.
Домашние Эзеулу ужасно встревожились, когда он вошел к себе весь окоченевший и продрогший. Они развели для него жаркий огонь, а Угойе тем временем быстро приготовила мазь из бафии. Но прежде всего ему необходимо было омыть ноги, по самый браслет
К тому времени, когда Эзеулу добрался до дома, дождь уже весь вылился и скоро совсем перестал. Первым делом после того, как Эзеулу проглотил похлебку
Когда Нвафо пришел с этой новостью к Акуэбуе, тот перетирал жерновами нюхательный табак. Он тут же прервал это занятие. С помощью особого тонкого ножичка он пересыпал наполовину истертый табак в пузырек. Затем смел пером более тонко измельченный табак к середине жернова и тоже отправил его в пузырек. Потом еще раз прошелся перышком по поверхности большого и малого жерновов, пока не ссыпал в бутылочку всю табачную пыль. Отложив оба жернова в сторону, он позвал одну из своих жен и сообщил ей, куда уходит.
– Если придет Осенигве занять жернова, – распорядился он, перекидывая через плечо свою тогу, – скажи ему, что я еще не кончил.
К приходу Акуэбуе в хижине Эзеулу уже собралось немало народу. Явились все его соседи; всякий прохожий, услыхавший о его возвращении, оставлял на время свои дела и спешил поприветствовать его. Эзеулу говорил очень мало и на приветствия отвечал по большей части лишь взглядом и кивком. Время говорить или действовать еще не пришло. Сперва он должен претерпеть муки, пока страдания его не достигнут предела, ибо страшны бывают действия того человека, который испил горькую чашу до дна. Этим и внушает ужас шумящая гадюка: она стерпит любые издевательства, даже позволит своему врагу наступить на себя, покуда не разомкнет один за другим все семь своих ядовитых зубов. И тогда уже ее мучителю не спастись от смерти.
Все попытки втянуть Эзеулу в разговор либо кончались ничем, либо оказывались успешными лишь отчасти. Когда гостя заводили речь о его отказе быть вождем, назначенным белым человеком, он только улыбался. При этом ему отнюдь не были неприятны окружающие его люди или предмет их разговора. Все это, напротив, доставляло ему удовольствие, и он даже жалел, что сын Нводики не задержался и не порассказал им обо всем происшедшем с ним. Но тот пробыл у него совсем недолго, после чего двинулся дальше в свою родную деревню, чтобы, переночевав там, отправиться утром обратно в Окпери. Он даже отклонил предложение омыть грязь с ног.
– Я снова выхожу под дождь, – сказал он. – Вымыть сейчас ноги было бы все равно, что подтереть зад, прежде чем опорожнишь желудок.
Один из гостей Эзеулу, Ифеме, будто угадав, о ком думает в этот момент хозяин, заметил:
– Белый человек нашел в тебе противника по силам. Но есть в этой истории одна сторона, которая пока что мне непонятна: какую роль сыграл во всем этом сын Нводики из Умуннеоры? Когда мы начнем спокойно разбираться в этом деле, ему придется ответить на парочку вопросов.
– И я тоже так считаю, – заявил Аноси.
– Сын Нводики уже все объяснил, – вмешался Акузбуе, взявшийся говорить от имени Эзеулу. – Тот поступок он совершил в убеждении, что помогает Эзеулу.
– Да неужели? – рассмеялся Ифеме. – Ничего себе невинный человек! Этот невинный, я думаю, засовывает шарик
– Вот и я говорю: никогда не верь умуннеорцу, – подхватил сосед Эзеулу Аноси. – Если умуннеорец скажет мне «стой», я побегу, а если он скажет «беги», я замру на месте.
– Этот не такой, – возразил Акуэбуе. – Жизнь в чужом краю сделала его другим.
– Ха-ха-ха-ха, – рассмеялся Ифеме. – Да он только перенял там чужеземные штучки вдобавок к тем, которым обучила его мать. Ты, Акуэбуе, рассуждаешь, как ребенок.
– Знаете, почему сегодня весь день лил дождь? – спросил Аноси. – Потому, что дочь Уденду идет праздновать
– Верно. Их злобность брюхата и кормит младенца – все разом!
– Что правда, то правда. Они – родня моей матери, но я не перестаю ужасаться им.
Ифеме поднялся, собираясь уходить. Этот коренастый коротышка всегда говорил во весь голос, как будто ссорился с кем-то.
– Эзеулу, я должен идти, – гаркнул он так громко, что его услышали даже в хижинах женщин. – Спасибо великому богу и спасибо Улу за благополучный исход твоего путешествия. Может быть, находясь там, ты спрашивал себя: «Ифеме не пришел проведать меня, уж нет ли промеж нас какой-нибудь ссоры?» Нет, нету ссоры между Эзеулу и Ифеме. Я все время думал, что мне надо навестить Эзеулу; мысленно я уже был с тобой, по мои ноги отставали. Сколько раз я говорил себе: «Завтра я схожу к нему», – но каждый следующий день приносил мне какую-то иную заботу. Еще раз:
– И со мной было то же самое, – вставил Аноси. – Я все время твердил: «Завтра я пойду, завтра я пойду» – как жаба, которая так и не смогла вырастить хвост из-за того, что твердила: «Я иду, я иду».
Эзеулу, который до сих пор отдыхал, прислонившись спиной к стене, теперь весь подался вперед и, казалось, ничего не замечал вокруг, кроме своего внука Амечи, тщетно пытавшегося разжать пальцы деда, сжатые в кулак. Но он по-прежнему внимательно прислушивался к общему разговору и вставлял, когда требовалось, слово-другое. Вот и сейчас он на мгновение поднял взгляд и поблагодарил Ифеме за его посещение.
Амечи вел себя все более беспокойно и наконец расплакался, несмотря далее на то, что Эзеулу позволил ему разжать свой кулак.
– Нвафо, отнеси-ка его к матери. По-моему, он хочет спать.
Нвафо подошел, опустился на колени и подставил Амечи свою спину. Но вместо того, чтобы сесть ему на закорки, Амечи перестал плакать, сжал свой кулачок и стукнул Нвафо между лопаток. Все дружно рассмеялись, и Амечи посмотрел на хохочущих людей заплаканными глазами.
– Ладно, Нвафо, уходи; он тебя не любит – ты бяка. Он хочет, чтобы его понесла Обиагели.
И действительно, Амечи послушно залез на спину к Обиагели.
– Смотри-ка! – сказали двое-трое гостей одновременно.
Обиагели с трудом встала на ноги, немного наклонилась вперед, ловким движением подбросила ребенка повыше и направилась к выходу.
– Осторожней, – проговорил Эзеулу.
– Не тревожься, – успокоил его Аноси. – Она свое дело знает.
Обиагели удалилась в сторону усадьбы Эдого, распевая:
Пока Эзеулу находился на чужбине, он с легкостью мог думать об Умуаро как о едином враждебном ему целом. Но теперь, когда он снова дома, все оказывалось не так-то просто. Всех этих людей, оставивших свои дела и заботы ради того, чтобы прийти поздравить его с возвращением, никак не назовешь врагами. Некоторых из них – А носи, например, – можно назвать людьми никчемными, бестолковыми, любителями посплетничать, а то и позлословить, но это совсем не те враги, которых он видел во сне, приснившемся ему в Окпери.
