находила в себе ни безумной тоски, ни отчаяния, ни ведра невыплаканных слез. Чужая смерть не пугала и не поражала ее. Она бы, наверное, побоялась признаться в этом даже Наташке и маме, но смерть она воспринимала как весьма естественный процесс. Ну вроде как за летом приходит осень, а за осенью зима. И такой смене реальности даже можно радоваться. Так и за жизнью естественным образом приходит смерть. Наверняка за смертью еще что-то следует, чего нам отсюда не видно. Чего уж тут такого невероятного и грустного?
«А может, Соловьев был прав, обзывая меня сухарем? Возможно, у меня просто ампутирована или недоразвита та часть мозга, которая отвечает за эмоцию сострадания, — подумала Люся, разглядывая мелькавшие за окном зеленые деревья с редкими желтыми подпалинами. — Наверное, из таких, как я, и вырастают все эти ужасные киллеры, палачи и диктаторы».
И тут вдруг Люся почувствовала, что сейчас зарыдает. Но не от мысли о том, как, в сущности, нелепо и рано оборвалась Леночкина жизнь, а от жалости к себе, любимой. Еще бы — такая молодая, хорошенькая и такая неполноценная: целый участок мозга не функционирует как положено! И еще от ощущения громадной пропасти, отделяющей ее от других, нормальных людей, способных искренне горевать друг о друге, связанных друг с другом какими-то невидимыми, пусть и очень болезненными, но настоящими нитями. Только она, Люся, как будто недочеловек… Да еще и без печати на запястье. Теперь ей вообще пора строить скит и селиться в нем отшельницей.
На кладбище все сгрудились возле вырытой ямы. Розовый гроб стоял на краю на табуретках, с которых свисали длинные полотенца. Мать покойной рыдала, хмурый отец время от времени забирал у нее насквозь промокший носовой платок и вручал взамен свежий.
Откуда-то на кладбище даже появилась бывшая классная руководительница Леночки. Скорбно втягивая в себя воздух, она как будто глотала его, при этом ее широко раскрытые глаза смотрели куда-то сильно вверх. Учительница рассказала о том, какой Лена была хорошей девочкой и как ей все удавалось. Надежда Петровна тоже взяла слово и что-то долго и громко говорила.
Люся в первый раз была на похоронах (раньше ей ловко удавалось избегать проводов в последний путь) и потому толком не знала, как себя вести. Она предпочла затеряться в дальних от гроба рядах. Стоя на отшибе, Люся разглядывала присутствовавших. Молодежь сбилась стайками. Вот четверо девчонок поддерживают друг дружку под локоток. Еще одна девчачья стайка переглядывается между собой. Группа парней сосредоточенно ковыряет землю носками ботинок и о чем-то полушепотом переговаривается. Вот еще одна такая же группа парней, только эти сосредоточенно смотрят вперед, засунув руки в карманы и почти прижимаясь плечом к плечу.
«Интересно, среди них есть „вторая половина“ Леночки? И что он теперь будет делать?» — заинтересовалась Люся. Она решила спросить об этом у девчонок в автобусе на обратном пути.
Гроб опустили в яму, и мужчины с лопатами принялись засыпать его землей. Люся решила не дожидаться окончания церемонии и отправилась в автобус. Вскоре там появилась группа девушек.
— Извините, — начала Люся, — вы с Леной учились вместе в школе?
— Да, — подтвердили те. — Надо же, какое несчастье! Буквально в эти выходные мы с ней встречались, в боулинг ходили, и тут вдруг такое. Она еще так надеялась с Андрюхой встретиться, но он почему-то не пришел. Ленка откуда-то узнала, что у них знаки совпадают, и весь вечер его ждала! Все вроде налаживалось, перед ней такие перспективы открывались — и вдруг на тебе!
— А как она рада была, когда оказалось, что они с Дюшей — пара!
— Ну! А она еще вначале идти не хотела в воскресенье — свинка у нее, видите ли, умерла! Но потом все-таки пришла.
— Мы ее уговорили, ведь мы же знали, как ей на самом деле хочется на Андрюшку хотя бы глазком посмотреть. Она по нему, по-моему, весь 11-й класс сохла.
— А Андрей был сегодня? — спросила Люся.
— Конечно! — загалдели девчонки. — Он хоть на кладбище и не плакал — видно, держался из последних сил, — но глаза как убитые. Вы еще увидите его на поминках.
— И что же он теперь будет делать, ведь у него же знак?
— Наверное, будет хранить память о Леночке, — повела плечами одна из девушек. — А что ему еще остается?
— Да уж, незавидная судьба, — вздохнула Люся. — А он на каком месте сидит в автобусе? — поинтересовалась г-жа Можаева, желая рассмотреть Леночкину судьбу.
— Он на своей машине, он же крутой у нас и притом совершенно не пьет! — не без зависти протянули девчонки.
Люся снова уставилась в окно и промолчала до самой квартиры с накрытыми столами. Оказалось, что Леночка жила с родителями в весьма приличной «двушке» в районе «Новослободской», заставленной мебелью советских времен. Люсенька даже удивилась немного, ей казалось, что в такой близости от Садового кольца живут только очень сановные и богатые москвичи. Леночкины же родители производили впечатление людей весьма скромного достатка.
Г-жа Можаева выпила вместе со всеми стопку водки, не чокаясь. А потом присутствующие ударились в воспоминания. Мать уже перестала рыдать, а сосредоточенно пересказывала всю жизнь Леночки, кажется, даже по дням. Люся нагнулась к одноклассницам погибшей и попросила:
— Покажите Андрея!
Девчонки поозирались вокруг и удивленно пожали плечами:
— А его здесь нет! Должно быть, уехал домой. Может, его никто не предупредил, что еще поминки будут?
Люся состроила гримаску сожаления и принялась наполнять тарелку традиционным, на все случаи жизни салатом «оливье».
— Я этого так не оставлю, я заявление напишу, так надругаться над моим ребенком! — донесся тут до Люси с другого конца стола голос матери Лены. — Вот ведь нелюди какие! Смерть мозга, видите ли, они констатировали… Но ведь сердце-то, сердечко-то у моей девочки еще билось! Как они могли? Даже у матери родной согласия не спросили, она, говорят, совершеннолетняя!
Г-жа Можаева прислушалась и поняла, что речь идет о том, что в больнице у умирающей Лены изъяли какие-то органы для трансплантации. У Люси даже мурашки побежали по коже от этого сообщения. Но еще больше ее поразило другое: врачи уверяли родителей, что имели полное право изъять органы, потому что Леночка не оставила никакой записки, запрещающей это и говорящей о том, что она категорически не хочет стать донором сердца, почек, печени и тому подобного биологического материала. Оказывается, по закону у нас действует так называемая «презумпция согласия». Подразумевается, что тот, кто категорически против отдавать свои органы, об этом напишет записку и вложит в паспорт. А остальные, не написавшие, — согласны. И советоваться с родственниками умершего никто не будет — времени слишком мало, чтобы тратить его на раздумья.
Шокированная Люся машинально жевала салат и раздумывала о том, когда ей написать запретительную записку — прямо сейчас, отлучившись в туалет, или попозже, когда доберется до дома? А то ведь случаи разные бывают. Ленка небось тоже не ожидала, что ей какие-то хулиганы возле собственного подъезда проломят череп.
Чья-то рука дотянулась до Люсиной стопки и налила туда еще водки. Люся опять же машинально опрокинула ее и решила, что все-таки она напишет обращение к врачам-трансплантологам завтра. Вообще, все случившееся Люсе казалось ужасно странным и нереальным.
«Возможно, здесь даже скрывается убийство, — подумала г-жа Можаева. — Возможно, Ленку даже нарочно стукнули по голове, чтобы потом использовать как донора, а вовсе не для того, чтобы забрать кошелек и мобильник. Может быть, кому-то срочно требовалась операция, и он как-нибудь случайно узнал, что Ленуська подходит на роль донора, по группе крови, возрасту или каким-то другим параметрам? Вот вам и „несчастный случай“, и „ограбление“! Вот именно: родители говорят, что, когда врачи приехали, раны от ударов бутылкой виски и ботинками были совсем свежими, даже кровь еще не запеклась. Интересно, кто это в третьем часу ночи случайно так прогуливался и обнаружил Ленку? Какая-то подозрительная оперативность! Я бы этого информатора на месте следователей вдоль и поперек изучила! Наверняка ведь стремились, чтобы человек еще живым сразу после избиения в лапы трансплантологов попал! Впрочем, как бы то ни было, теперь уже ничего не докажешь и Лену не оживишь. Да даже если бы и были какие-то
