поранив ей ладони, гвоздь поддался и выскочил, бабушкин портрет отлетел в сторону, и только неровное отверстие зияло в стене на месте гвоздя.
Ада подкралась к двери, грязная и всклоченная, и сквозь приоткрытую щель, затаив дыхание, смотрела на Диму, который сидел на ступеньках, спиной к ней, утопив лицо в ладонях. Ада все сильнее сжимала гвоздь в руке, настраивалась наскочить на него так, чтобы он не успел отреагировать, и быстро вонзить этот гвоздь в его тупую башку, изуродовать, располосовать в клочья смазливое лицо и глаза. И в момент, когда гвоздь уже так вдавился в руку, что кровь начала сочиться из нее, Дима потянулся, запрокинул голову и откинулся на ступеньки, раскинув руки, как ложатся на воду, чтобы покачаться в волнах на спине. Краем глаза он успел зацепить метнувшуюся к нему безумную фурию, и его рука сама по себе молниеносным движением атакующей змеи метнулась и схватила Аду за ногу. Страх вбрызнул в его кровь адреналин, который, прокатив по телу мощной волной, позволил Диме собрать последние силы и направить их в сжавшие худую щиколотку пальцы. Он рванул этот трос из мышц, сухожилий, вен и костей. Ада полетела по лестнице вниз, все еще сжимая в ладони ржавый кривой гвоздь, Дима выдохнул и облокотился о перила. Кажется, еще одна небольшая передышка.
41
Октябрь. Италия. Дом
Дима проснулся – белые стены, высокие потолки, как в пустой палате. Белье на постели тоже белое. Смятое. Он не сразу понял, что произошло. Сердце стучало очень часто, и он послушал его, потом сел на кровати. С каким-то тупым одеревенением посмотрел на стену перед собой, потом на пол, где лежал знакомый спортивный костюм. Опять она… Поворот головы направо. Ну конечно, сумка на тумбочке. Она вернулась. Снова затащила его в постель. Он поддался. Слабовольное дерьмо.
– Господи-и! – мучительно завыл Дима, запрокинув голову к потолку. – Когда уже подохнет эта…
Он мычал и не мог подобрать эпитета. Все слова он уже давно перебрал неоднократно. Каждое из них казалось ему слишком слабым для более точной характеристики. «Неужели я снова спал с ней? И она опять наколола мне этой дряни. Своих витаминов». Потом он будто что-то вспомнил. «Нет, не наколола. Подложила. Чтоб сам нашел. Лживая изобретательная тварь. Как ее теперь зовут? Кажется, Кира?!!! Ха. Ха. Ха. До чего же она довела меня, если я так легко поверил в ее ложь. Но я не из тех, кого вот так тупая страшная баба может кинуть через…» В глазах его зажглись жадные огоньки. Он встал, оделся и пошел в соседнюю комнату.
От всего употребленного в столь короткий срок его мозг быстро и методично атрофировался, и Дима, не осознавая этого, сходил с ума. Нервы были на последнем пределе. Они, словно бойцовые псы, злобно рычали и скалили зубы, натянув поводки, чтобы сорваться и уничтожить все на своем пути.
Он нашел саквояж. Пошарил по дну. Быстро достал ампулу, шприц, жгут. Разложил на зеленом сукне письменного стола. Сел на стул, аккуратно отколол кончик ампулы, обстоятельно перетянул руку. Рука болела и ныла, но эта боль была ему приятна, она хоть немного заглушала ту, что внутри. Еще пару минут он посидел в приятном предвкушении, посмотрел в окно на уходящий за горизонт лес. Закат вливался в него, как малиновый кисель в гигантскую темно-зеленую плошку. Дима несколько раз сжал и разжал кулак. Синяя, в некоторых местах уже исколотая вена надулась, он ввел в нее иглу и через несколько секунд, расслабленно откинувшись на стуле, жестко произнес:
– Ты все-таки сдохнешь, сука. За кого бы себя ни выдавала.
Он бодро сбежал вниз по лестнице. Входная дверь открылась, и вошла Кира с бумагами и карандашом в руках. Совершенно счастливая.
– Дима, – бросилась она к нему и обняла, кинув листы на пол. – Я даже не заметила, как стемнело. Сделала кучу эскизов. Я сначала тут сидела, а потом меня потянуло к дубу и качелям.
– К дубу и качелям, значит? – «Немудрено…» – Кира, значит? – «Вроде совсем не похожа, но это обман, морок, колдовство».
– Дима, что с тобой? Все хорошо?
«Да, радость моя. Сейчас мы проверим, кто ты на самом деле».
– Дорогая, а что, если нам поехать в Рим? – «Я наконец-то заберу свои документы и… в Москву! В Москву!» – лихорадочно думал он, отвечая.
– Зачем? – Она немного обиделась на его отстраненную реакцию, и вопрос ее прозвучал достаточно жестко.
«Ага, напряглась».
– Да надоело уже тут, хочется в город.
Она подумала и спросила:
– Хочешь к ней?
– К ней?!
Она ведь имеет в виду Оксану. Это Ада, точно она. Но как она зашаманила меня, я не узнаю ее совершенно. Стоит такая милая, улыбается, эскизы рисует. Но нет-нет да прорывается наружу гнилое нутро. Дима посмотрел на нее с видом знатока человеческих душ.
«Зачем он врет, – думала Кира. – Сказал бы как есть». – Она очень расстроилась.
– Мне надо рисовать. Я не поеду в Рим.
– Я в этом не сомневался. – Он развернулся и пошел к двери гаража, открыл машину и сел в нее. «Сука. Хитрая изворотливая сука. Мне известны твои уловки. Как же избавиться от тебя навсегда?» Он сидел и тряс головой, как больной паркинсонизмом. Потом вышел из машины. Открыл багажник. Стал что-то искать, не зная, что именно. Со злостью захлопнул его. И, подняв глаза, увидел маленькую дверь в противоположной стене. За ней обнаружил еще одну и в отблеске света, идущего из гаража, лестницу вниз. Спустился по ней, оказался в котельной, потом поднялся снова. Подергал литую тяжелую ручку. И пошел за девушкой.
42
Октябрь. Труп. Дима. Несколькими днями раньше
Он прикрыл глаза и не заметил, как отключился, сидя на ступеньке. А когда очнулся, понял, что Ада лежит в той же позе, в какой он ее оставил внизу, у подножия лестницы. Лежит на полу к нему спиной, поджав под себя ноги, одна рука под головой, другая выкинута вперед, – как будто спит на боку в постели. Дима с трудом поднялся, его повело, и он чуть не сел назад. Держась за перила, он медленно, останавливаясь чуть ли не после каждого шага, спустился с лестницы вниз и встал рядом с ней на колени. Пальцы откинутой в сторону руки, ранее яростно сжимавшие гвоздь, расслабились, на ладони уже подсохли маленькие кровавые следы. «Она хотела воткнуть его прямо мне в голову». Он осторожно взял гвоздь и, почувствовав Адину неестественную скованность, перевел взгляд на лицо, закрытое разбросанными волосами, отвел их, боясь обнаружить самое страшное. Около рта была прорисована темно-красная полоска, и на светлом паркете подсыхала лужица крови.
– Я… ее… убил? – медленно произнося слова вслух, спросил Дима, сам не зная у кого.
Он поднял глаза к потолку. В доме царила полнейшая тишина. Он стоял на коленях, раскачиваясь из стороны в сторону, и задавал себе один и тот же вопрос. Пока не понял, что темнота обступила его со всех сторон. Стало очень страшно находиться рядом с трупом, и он заплакал от полнейшей безысходности. Что делать, он не знал. Дима не мог поверить в происходящее. Но перед ним лежала мертвая Ада, и от этого факта деться было некуда. Он боялся включить свет. Ему казалось, что, как только он это сделает, откуда-то сразу появятся люди или кто-то увидит его с трупом в окно, и его упекут в тюрьму, самую настоящую, на много-много лет. От этой мысли ему стало еще страшнее, чем если бы внезапно ожила эта ведьма. То, что происходило с ним раньше в этом доме, больше не повторится. Прошлого нет, осталось только настоящее и будущее. А что ждет его в будущем, если он убил? Поэтому надо в настоящем позаботиться о том, чтобы никто ничего не узнал. Полная высокая луна медленно плыла по небу, освещая застывшее желтоватое лицо, разбросанные волосы и выкинутую руку с окаменевшими пальцами и маленькими почерневшими царапинами на бело-голубой ладони. Дима придвинулся к Аде поближе и стал жадно изучать искаженные черты той, что причинила ему столько боли и унижения, установив почти полную власть над ним. А теперь ее нет, и она уже ничего ему не сделает. Хотя, кто знает, с нее станется достать его и с того света. Он рассматривал кривой рот, закатившиеся глаза, нос, ставший совсем огромным и крючковатым. Ада в упор смотрела на него своими выпученными глазами, и Дима дрожащими пальцами прикрыл ей веки. Он набросил на труп покрывало и не знал, куда пойти, чтобы хоть немного поспать. Силы иссякли. В спальне –
