малоумными, и отпустил тех солдат правительственной армии, которые казались недостаточно крепкими и сильными, а среди них много было таких, которые служили в армии только потому, что их кормили. Таким образом, Ван Тигр набрал себе могучее войско в восемь с лишком тысяч человек, и все это были люди молодые, крепкие и боеспособные.
А ту сотню, что была при нем с самого начала, исключая немногих, которые были убиты в стычке с бандитами и сгорели во время пожара, он повысил и сделал начальниками над новичками. Покончив со всем этим, Ван Тигр не стал сидеть сложа руки и утешаться вином и едой, как сделали бы многие на его месте. Нет, он вставал рано, даже зимой, и учил и муштровал своих солдат, заставляя их обучаться всем хитростям военного дела, какие знал сам: как отражать удары, как нападать и скрываться в засаде и как отступать без потерь. Он твердо решил научить их всему, что знает, потому что не намерен был оставаться навсегда в маленьком ямыне начальника области. Нет, в нем зрели честолюбивые замыслы, и он дал им расти и развиваться на воле.
XV
Оба старшие брата Вана Тигра с искренним нетерпением ждали известия о том, удалась ли его попытка, но у каждого из братьев оно проявлялось по-своему. Ван Старший с тех пор, как повесился его сын, притворялся, что ему нет больше дела до младшего брата, и, вспоминая своего сына, горевал о нем. Жена его тоже горевала и находила утешение своему горю, попрекая мужа, и нередко замечала ему:
— Я с самого начала говорила, что не следует его отпускать. Я с самого начала говорила, что такой семье, как наша, не годится отдавать сына, да еще такого хорошего, в солдаты. Жизнь у них грубая и простая — я это и говорила.
Сначала Ван Старший был настолько неразумен, что отвечал ей:
— Ну, госпожа, почем же я мог знать, что ты этого не хочешь; наоборот, мне казалось, что ты охотно его посылаешь, тем более, что он шел не в простые солдаты, — брат мой возвысил бы и его, возвысившись сам.
Но госпожа твердо верила, что так она и раньше говорила, и негодующе закричала:
— Ты никогда не помнишь, что я говорю, оттого что постоянно думаешь о чем-то другом, — уж наверно о какой-нибудь женщине. А я говорила прямо, и не один раз, что ему не следует уезжать, да и кто такой твой брат? Простой солдат, больше ничего. Если бы ты меня послушал, наш сын и посейчас был бы жив и здоров, а он у нас был лучше других детей, и ему на роду было написано стать ученым. Но меня никогда не слушают в этом доме!
Она вздыхала, делая грустное лицо, а Ван Старший чувствовал себя неловко оттого, что вызвал такую бурю, бегал глазами по сторонам и молчал, надеясь, что гнев ее скорей пройдет сам собой. Правду сказать, жена его после смерти сына постоянно плакалась, что он был у нее лучше всех, а когда он был жив, бранила его, была им вечно недовольна и находила, что старший сын у нее куда лучше. А теперь и старший сын не мог ей ни в чем угодить, и потому умерший казался лучше. Был еще третий, горбатый сын, но о нем она перестала даже спрашивать, узнав, что ему нравится жить у Цветка Груши, куда он теперь совсем перебрался, и если речь заходила о нем, она говорила:
— Он слаб здоровьем, и деревенский воздух ему полезен.
Иногда она посылала подарок Цветку Груши в знак благодарности, какую-нибудь пустячную, совсем не нужную вещь: небольшую чашку, расписанную цветами, или дешевую материю, не из чистого шелка, но красивую на вид, а Цветок Груши не носила ярких одежд. Однако Цветок Груши всегда ее благодарила, каков бы ни был подарок, и посылала ей свежие яйца или какие-нибудь овощи, заботясь всегда о том, чтобы отдарить чем-нибудь и не остаться в долгу. Она брала материю и отдавала ее дурочке или шила пестрый халат или башмаки, чтобы позабавить бедняжку, а расписную чашку дарила горбуну, если она ему нравилась, а то и жене крестьянина, который жил вместе с ними в старом доме, если расписная посуда из города была той больше по вкусу, чем простая, синяя с белым. А Ван Средний по своему обыкновению выжидал вестей от младшего брата, тайком прислушиваясь повсюду к разговорам, и наконец до него дошли слухи, что главарь бандитской шайки к северу от их города убит новым молодым военачальником, но он не знал, верно ли, что этот военачальник — его брат. И он ждал, копя деньги к приходу братнина доверенного, осторожно сбывая с рук землю Вана Тигра, когда представлялся случай, а деньги отдавал в рост за хороший процент, и если удавалось обернуть их раза два, а то и больше, то об этом никто не знал, и эту прибыль он брал себе, считая ее справедливым вознаграждением за все хлопоты, которые нес ради брата; да и брату не было никакой обиды, потому что никто не сумел бы заключить для Вана Тигра сделку так выгодно, как заключал ее Ван Средний.
Но в тот день, когда человек с заячьей губой переступил порог его дома, Ван Средний едва мог дождаться рассказа и с непривычно приветливым лицом повел его к себе в комнату, сам налил ему чаю, и тогда верный человек рассказал все, что должен был передать, а Ван Средний слушал его, не проронив ни слова.
Человек с заячьей губой передал все верно и точно и закончил так, как приказал ему Ван Тигр:
— Твой брат, а мой генерал велит передать тебе, чтобы ты не торопился и не думал, что он дошел уже до вершины горы, — это только первая ступень, — он занимает небольшое место, а задумал покорить целые провинции.
Ван Средний спросил, затаив дыхание:
— Как ты думаешь: можно ли на него положиться и рискнуть ради него своими деньгами?
И верный человек ответил:
— Твой брат очень умный человек, многие на его месте были бы довольны тем, что захватили гнездо бандитов, грабили бы область и считали бы, что это уже достаточно высокое положение. Но брат твой слишком умен для этого, он знает, что военачальнику из бандитов нужно добиться уважения, прежде чем он сможет стать правителем, и потому он заручился поддержкой государства. Да, хотя это должность в небольшом городе, все же она государственная, и он теперь генерал и на службе у государства, а когда он будет сражаться с другими военачальниками и найдет случай поссориться с кем-нибудь из них, что он намерен сделать весной, то выступит как человек, имеющий власть, а не как мятежник.
Такая предусмотрительность пришлась по душе Вану Среднему, и так как час близился к полудню, он сказал гораздо приветливее обычного:
— Пойдем, поешь и выпей чаю с нами, если тебе понравится наша простая еда. — И он повел его с собой и усадил за семейный стол.
Увидев человека с заячьей губой, жена Вана Среднего громко и добродушно поздоровалась с ним и спросила:
— Как поживает мой рябой сынок?
Тот поднялся с места и отвечал ей, что сын ее здоров и живется ему неплохо, — генерал, должно быть, хочет его повысить, потому что держит всегда при себе. И не успел он еще вымолвить слова, как она уже кричала ему, чтобы он не стоял из вежливости, а садился поскорей. Усевшись снова на свое место, он хотел было рассказать им о том, как мальчик ходил в гнездо бандитов, и какой он ловкий, и как хорошо исполнил все, что ему поручили. Но он во-время удержался, вспомнив, что женщины — удивительный народ, и нрав у них непостоянный, а всего удивительнее матери, которые видят страхи и опасности для своих детей там, где их вовсе нет. И потому, рассказав, сколько было нужно, чтобы удовлетворить ее любопытство, он ограничился этим и замолчал.
Через несколько минут она уже забыла, о чем спрашивала, потому что у нее было много дела, и она хлопотала и суетилась, доставая чашки и расставляя их на столе, и в то же время кормила ребенка грудью. Ребенок спокойно сосал, а она свободной рукой проворно раскладывала по чашкам еду гостю, мужу и крикливым, проголодавшимся детям, которые ели не за столом, а стоя в дверях или на улице, куда выбегали с чашками и палочками, и, опорожнив чашки, прибегали обратно, прося еще риса, овощей или мяса.
Когда обед кончился и после еды все напились чаю, Ван Средний повел верного человека к воротам старшего брата и там попросил его подождать, пока он вызовет брата, и тогда они пойдут разговаривать в
