И человек ответил нерешительно:
— Он ничем не болен, а только не может есть, когда он один. До сих пор он никогда не жил один, без других детей, он тоскует по матери и по сестре.
— Но в его годы нельзя все играть и праздно проводить время вместе с женщинами, — сказал Ван Тигр, начиная выходить из себя, и рванул себя за бороду, резко поворачиваясь на стуле.
— Да, — спокойно отвечал тот, зная нрав своего господина, — но ему можно было бы иногда навещать свою мать, или сестра могла бы приходить к нему играть с ним, — ведь оба они еще дети, и тогда мальчик легче перенесет разлуку, а не то он может и заболеть.
Ван Тигр долго сидел молча и терзался, и такой смертельной ревности он не испытывал с тех пор, как убитая им женщина являлась к нему и мучила тем, что любила мертвого бандита больше, чем его. А теперь он ревновал из-за того, что сын его любит не одного только отца, а скучает и о других, и Ван Тигр терзался оттого, что вся его радость и гордость были в сыне, а сыну мало было этой великой любви, и он ею не дорожил и, несмотря на то, что отец окружал его любовью, тосковал о матери, о женщине. И Ван Тигр в бешенстве сказал себе, что ненавидит всех женщин, и, встав порывисто с места, крикнул верному человеку:
— Пусть ходит к матери, если он такой неженка! Какое мне дело, куда он ходил, если он в конце концов растет таким же, как сыновья моих братьев!
Но верный человек мягко возразил:
— Генерал, ты забываешь, что он еще ребенок!
И Ван Тигр сел и снова застонал, а потом крикнул:
— Что же, разве я не велел тебе пустить его?
После этого через каждые пять дней мальчик ходил к матери во двор, и каждый раз Ван Тигр сидел и грыз бороду, дожидаясь его возвращения, а потом начинал выспрашивать его на разные лады, что он видел и слышал:
— Что они там делали?
И мальчик всегда отвечал, удивленный тем, что отцовские глаза смотрели гневно:
— Ничего, отец мой.
Но Ван Тигр настаивал:
— Нет, что же они — играли в кости, шили? Женщины не станут сидеть так, без дела, разве если сплетничают, а это тоже занятие!
Мальчик подумал и, нахмурив брови, старательно и медленно отвечал:
— Мать кроила платьице из красной материи с цветами для младшей сестры, а старшая сестра, у которой другая мать, сидела и читала книжку, чтобы показать, как хорошо она читает. Я люблю ее больше, чем других сестер, потому что она все понимает, когда я с ней разговариваю, и не смеется по пустякам, как они. У нее очень большие глаза, а волосы, если их заплести, спускаются ниже пояса. Только она никогда не читает подолгу. Она непоседа и любит болтать.
Это понравилось Вану Тигру, и он с удовольствием подтвердил:
— И все женщины таковы, все они любят болтать о пустяках!
Странная была эта ревность в сердце Вана Тигра, потому что она еще больше отдалила его от домашних, и он все реже и реже ходил к обеим своим женам. И правда, время шло, и было видно, что мальчик останется единственным сыном Вана Тигра, потому что у ученой жены не было других детей, кроме единственной дочери, а у неученой родились еще две дочери, — одна через несколько лет после другой. И оттого ли, что кровь у Вана Тигра была холодна и он не любил женщин, или кроме любви к сыну ему ничего не было нужно, но наконец он совсем перестал ходить во дворы к своим женам. Отчасти его удерживал какой-то странный стыд: после того, как сын стал спать в его комнате, он стыдился вставать ночью и итти к женщинам. Нет, время шло, а во дворах у Вана Тигра не было ни веселья, ни множества женщин, как у других военачальников, когда они достигают богатства и власти. Казну свою он тратил на оружие, и еще на оружие и на солдат, кроме известной доли, которую он ежегодно откладывал и постоянно к ней прибавлял на всякий случай, если его постигнет какое-нибудь несчастье, и жил простой и суровой жизнью, в одиночестве, если не считать сына.
Иногда Ван Тигр позволял старшей дочери приходить и играть с братом, его сыном, и она была единственной женщиной, которую допускали на его дворы. В первый раз ее привела туда мать и просидела с нею минуту-другую. Но Ван Тигр чувствовал себя очень неловко в ее присутствии, и больше всего потому, что она как будто бы упрекала его без слов, и хотела чего-то, и страдала, словно утратила что-то, а он не мог понять, в чем дело, и, поднявшись с места, вышел, сказав несколько вежливых слов в извинение. В конце концов она, повидимому, перестала ждать и ни на что уже не надеялась, и больше он ее не видел, а девочку изредка приводила играть рабыня.
Но через год или два перестала ходить и девочка, и мать прислала сказать ему, что отдает ее учиться в школу, и Ван Тигр был этому рад, потому что девочка беспокоила его, приходя на эти суровые дворы, — на ней было такое яркое платье, и в волосах она носила красный цветок граната или благоуханный белый жасмин, но больше всего она любила втыкать в косу веточку кассии, а Ван Тигр терпеть не мог цветов кассии, оттого что они пахнут сладко и пряно, а он не выносил таких запахов. К тому же она была слишком весела, своевольна и любила властвовать, — в ней было все, что он ненавидел в женщинах, а ненавистнее всего ему был тот радостный огонек, которым загорались глаза его сына, и улыбка, которой он встречал сестру. Она одна могла развеселить его, заставить бегать и играть во дворе.
Тогда Ван Тигр понял, что в сердце его нет места ни для кого, кроме сына, нет места и для дочери, и то слабое чувство, которое он питал к ней, когда она была малюткой, теперь пропало, потому что она выросла в стройную девочку, обещавшую скоро стать женщиной, и он радовался, что мать собирается отослать ее в школу, дал серебра охотно и не скупясь, и вовсе не жалел о нем, потому что сын принадлежал теперь ему безраздельно.
И прежде чем сын его мог снова почувствовать одиночество, он поспешил наполнить до краев его жизнь многими обязанностями и сказал ему:
— Сын, мы с тобой мужчины, не ходи больше во дворы к матери, — разве только в такое время, когда следует оказывать ей почет, потому что это очень легкий и скользкий путь — тратить зря свою жизнь, проводя ее с женщинами, даже с матерью и сестрой: ведь они все-таки женщины и все-таки невежественны и неразумны. Мне хотелось бы, чтобы ты научился всем премудростям военного дела, и старым и новым. Мои верные люди научат тебя всему, что нужно знать из старых способов войны: Мясник — орудовать кулаком и ногами, а тот, с заячьей губой, — владеть мечом и пикой. Для новых способов, о которых я только слышал, а видеть — не видал, у тебя будет новый учитель. Я послал за ним на побережье, он учился воевать в чужих странах, и ему известны все способы войны и всякого рода чужеземное оружие. Прежде всего он будет учить тебя, а если у него останется время, пусть обучает наше войско.
Мальчик ничего не ответил и встал, как вставал всегда, если отец заговаривал с ним, и выслушал речь отца в полном молчании. И Ван Тигр, с нежностью глядя в лицо мальчика, не видел никаких следов того, что он чувствовал: он подождал еще немного, и когда мальчик заговорил только для того, чтобы сказать: «Могу я уйти, если такова твоя воля?» — Ван Тигр кивнул головой со вздохом, сам не зная, почему он вздыхает, и даже не замечая этого.
Так Ван Тигр учил и наставлял своего сына и следил за тем, чтобы каждый час его жизни, не считая еды и спанья, был заполнен учением или каким-нибудь другим делом. Он заставлял мальчика вставать рано и упражняться в военных приемах с верными людьми, а кончив с этим и позавтракав, он проводил все утро за книгами, потом обедал, а после обеда приходил к нему новый учитель и обучал его всевозможным наукам
Новый учитель был молодой человек, каких Вану Тигру прежде не доводилось видеть. Он носил военную форму, какую носят на Западе, и очки на носу, был очень прям и ловок в движениях. Он ловко бегал, прыгал и фехтовал и умел обращаться со всякого рода чужеземным оружием. Одно он брал в руки и бросал, и оно взрывалось выбрасывая огонь, из другого стрелял, как из ружья, положив руку на курок, было много и разного другого оружия. А Ван Тигр сидел тут же, когда сын его обучался всем этим премудростям, и хотя ни за что в этом не признался бы, выучился многому, чего не знал и о чем даже не слыхивал прежде, и понял, что ему нечего так гордиться двумя старыми чужеземными пушками, единственными пушками, какие у него были. Да, он понял, что даже о войне знает очень мало, а многого ему просто во сне не
