снилось, и теперь он часто просиживал далеко за полночь, беседуя с новым учителем сына, и узнал, какие есть хитрые способы убивать: смерть из воздуха, которая падает на людей сверху, и смерть, которая таится в пучине моря и всплывает, чтобы убить, и смерть, которая может пролететь гораздо дальше, чем хватает человеческий глаз, и там упасть и поразить врага. Ван Тигр слушал в величайшем изумлении, а потом сказал:
— Я вижу, что люди в чужих странах очень искусно умеют убивать, а я этого и не знал.
Потом он начал обдумывать все это и как-то сказал учителю:
— У меня во владении богатые, плодородные земли, настоящий голод бывает здесь не чаще, чем через десять или пятнадцать лет, и мне удалось собрать немного серебра. Теперь я понимаю, что напрасно был так доволен своими людьми, и если сын мой выучится всем этим новым способам войны, то и войско его тоже должно быть этому обучено. Я куплю эти машины, которые применяют теперь на войне в чужих странах, а ты обучишь моих людей и сформируешь армию, которая годилась бы для моего сына, когда он примет ее.
Молодой человек улыбнулся быстрой и ослепительной улыбкой и, охотно на это соглашаясь, сказал:
— Я пробовал учить ваших людей, но это не знающий порядка сброд, который любит только есть и пить, — такова неучтивая правда. Если вы купите новые машины и назначите часы для маршировки и учения, я посмотрю, можно ли с ними что-нибудь сделать.
Ван Тигр втайне был недоволен такой неучтивой правдой, потому что много дней своей жизни потратил на обучение солдат, и сказал холодно:
— Ты должен сначала обучить моего сына.
— Я буду учить его до пятнадцати лет, — ответил молодой учитель, — а потом, если мне позволено будет советовать такой высокой особе, его следовало бы послать в военную школу на Юге.
— Как, разве войне можно обучиться в школах? — спросил Ван Тигр в изумлении.
— Есть такая школа, — ответил молодой учитель, — и те, кто выходят из нее, становятся военачальниками в государственной армии.
Но Ван Тигр выпрямился и надменно сказал:
— Моему сыну нет нужды искать места в государственной армии, у него свое войско. — И помолчав немного, прибавил: — Кроме того, сомневаюсь, чтобы на Юге было что-нибудь хорошее. В молодости я сам служил под началом южного генерала, и это был человек ленивый и распутный, а солдаты его — просто какие-то обезьянки.
Учитель, видя, что Ван Тигр недоволен, откланялся, улыбаясь, а Ван Тигр остался сидеть и думать о сыне, и ему казалось, что он без сомнения сделал для сына все, что только можно было сделать. И стараясь припомнить свою молодость, он с тоской рылся в памяти и вспомнил наконец, что когда-то ему хотелось иметь свою лошадь. На следующий же день он купил маленькую черную лошадку для сына, добрую, выносливую лошадку из монгольских степей, и купил он ее у знакомого ему барышника.
Но когда он подарил ее мальчику, подозвав его посмотреть, что тут для него есть, и черная лошадка остановилась посреди двора, с новым седлом из красного сафьяна на спине, в красной сбруе, выложенной медью, и конюх, который держал лошадь и должен был с этого дня ходить только за ней одной, стоял рядом с новым хлыстом из плетеного красного сафьяна, — Ван Тигр подумал про себя с гордостью, что о такой лошади он сам мог только мечтать в детстве и не поверил бы, что такие есть, — и он жадно смотрел на сына, ловя радость, которая должна была засиять в его глазах и улыбке. Но мальчик оставался все таким же серьезным. Он посмотрел на лошадь и сказал спокойно как всегда:
— Спасибо, отец.
И Ван Тигр ждал, но глаза мальчика не просияли, он не прыгнул вперед, не ухватился за повод, не попробовал вскочить на седло, а стоял, как будто дожидаясь, чтобы ему позволили уйти.
Ван Тигр отвернулся в яростном разочаровании, ушел в свою комнату, затворился и там сел, охватив голову руками и думая о сыне с гневом и горечью неразделенной любви. Он долго тосковал, но потом взял себя в руки и упрямо сказал:
— Что же еще ему нужно? У него есть все, о чем я мечтал в его возрасте, и даже больше того. Да, чего бы я не отдал за такого учителя, какой у него есть, за прекрасное, чужеземное ружье, такое, как у него, за лоснящуюся черную лошадь, и за красное седло, и уздечку, и за красный хлыст с серебряной ручкой!
Так он успокаивал себя и приказал учителю учить мальчика, не жалея и не обращать внимания, если он почувствует слабость, потому что она бывает у всех мальчиков в его возрасте, и считаться с ней нечего.
Но по ночам, когда Ван Тигр просыпался и ему не спалось, он прислушивался к спокойному дыханию сына, и мучительная нежность росла в его груди, и он думал про себя снова и снова:
«Я должен сделать для него еще больше, нужно придумать, что еще можно сделать для него!»
Так проходило время Вана Тигра в заботах о сыне, и он так бы и состарился незаметно для самого себя, до того он был поглощен этой великой любовью к сыну, если бы не произошло одно событие, которое встряхнуло его и заставило вспомнить о войне и о предназначенном ему судьбой жребии.
Это случилось в один весенний день, когда сыну его было уже около десяти лет, — а время для Вана Тигра измерялось теперь возрастом его сына, — и он сидел вместе с мальчиком под распускающимся гранатовым деревом. Мальчик был в восторге от маленьких, похожих на огоньки листьев дерева и неожиданно воскликнул:
— Клянусь, эти огненные листья, по-моему, гораздо красивее всего цветка!
Ван Тигр смотрел на листья внимательно, стараясь увидеть в них то же, что видел его сын, когда у ворот раздался шум и к Вану Тигру прибежали с докладом, что кто-то приехал. Но не успел еще слуга договорить до конца, как шатаясь, вошел рябой племянник Вана Тигра, охромевший от быстрой езды, измученный и усталый оттого, что ехал и ночью и днем, и пыль набилась в его глубокие рябины, и вид у него был забавный. Ван Тигр не сразу находил слова, если не гневался, и он молча смотрел на молодого человека, а тот начал, задыхаясь:
— Я летел так, словно у моего коня выросли крылья, и день и ночь для того, чтобы рассказать тебе, что Ястреб задумал измену: он выдает твое войско за свое собственное, и основался в том самом городе, который ты осаждал; он теперь в союзе со старым бандитом, а тот все эти годы думал только об одном — как бы отомстить тебе. Я знал, что он утаил налоги за последние несколько месяцев, и боялся какого- нибудь выпада, но выжидал, желая удостовериться и не поднимать ложной тревоги, а не то Ястреб разозлился бы и тайком подослал бы ко мне убийц.
Все это в беспорядке срывалось с языка юноши, а Ван Тигр не сводил с него своих глубоко сидящих глаз, а глаза эти словно уходили все глубже под лоб, оттого, что черные его брови хмурились все сильней, и, чувствуя, что старое доброе бешенство приходит ему на помощь, он заревел:
— Проклятая собака и вор! А я еще повысил его из простых солдат! Он всем обязан мне, а бросается на меня, словно бешеный пес!
И чувствуя, что добрый воинский гнев поднимается в нем и становится все сильней и сильней, Ван Тигр забыл о сыне и зашагал на передние дворы, где жили его военачальники, верные люди и некоторые из солдат, и громко отдал приказ, чтобы пять тысяч солдат были готовы следовать за ним еще до полудня, а себе потребовал коня и свой узкий и длинный меч. И дворы, где всю зиму было мирно и тихо, стали похожи на взбаломученный пруд, с женских дворов заглядывали перепуганные лица детей и слуг, встревоженных всеми этими криками об оружии и войне, и даже лошади в испуге стучали копытами по плитам двора и становились на дыбы.
Тогда Ван Тигр, видя, что все по его приказу пришло в движение, обратился к усталому племяннику и сказал:
— Ступай поешь, выпей и отдохни. Ты сделал очень хорошо, и за это я возвышу тебя. Я хорошо знаю, что не один юноша присоединился бы к мятежникам, потому что втайне все юноши думают о мятеже, а ты не забыл, что мы близки по крови и остался при мне. Будь уверен, я возвышу тебя!
Тогда молодой человек оглянулся по сторонам и прошептал:
— Так, дядя! Только убьешь ли ты Ястреба? Он будет подозревать меня, когда ты приедешь, — ведь я сказал ему, что болен и еду на время к матери.
Ван Тигр дал обещание громким и яростным голосом, воскликнув:
