мой, ты не должен бывать там, где есть женщины», так как не знал, думает ли мальчик об этом. Все эти годы, что сын прожил вместе с Ваном Тигром на его дворах, там не бывали женщины — ни служанки, ни рабыни, ни распутницы, и мальчик не знал ни одной женщины, кроме матери и сестер, а за последние годы Вам Тигр не пускал его одного даже к матери, когда он изредка ходил навещать ее по долгу сына, и посылал телохранителя вместе с ним.
Так ревновал Ван Тигр своего сына, — ревновал его больше, чем другие мужчины ревнуют своих возлюбленных.
И все же, вопреки всем тайным страхам, это была сладкая минута для Вана Тигра, когда он въезжал в ворота братьев и сын ехал рядом с ним. Почему-то Вану Тигру захотелось, чтобы портные его и швецы сшили для сына точно такое же платье, как у него самого, и на мальчике была точно такая же куртка из заграничного сукна с такими же золочеными пуговицами и погонами на плечах и такая же фуражка со знаком на ней, как и у Вана Тигра. Ко дню рождения мальчика, когда ему исполнилось четырнадцать лет, Ван Тигр послал человека в Монголию, и тот отыскал двух совершенно одинаковых лошадей, — только одна из них была поменьше, а другая покрупней; обе крепкие и темно-рыжей масти, — теперь даже лошади у них были одинаковые. Для слуха Вана Тигра было самой сладкой музыкой, когда народ на улицах кричал, останавливаясь поглядеть на проезжавших солдат:
— Глядите, вот старый генерал, с маленькими генералом! Они похожи друг на друга, как два передних зуба во рту!
Так они подъехали к воротам Вана Помещика, и мальчик спрыгнул с лошади так же, как отец, и, положив руку на рукоять меча так же, как отец, степенно пошел рядом с ним, даже не сознавая, что он все делает так же, как отец. Братья с сыновьями один за другим вышли к нему навстречу, услышав, что он приехал, и Ван Титр оглядывал всех по очереди и упивался тем восхищением, с которым все смотрели на его сына, — он упивался им, как жаждущий упивается вином. И в те дни, что Ван Тигр пробыл в доме братьев, он жадно и неотступно следил за сыновьями братьев, едва сознавая, что делает, так как жаждал увериться, что его сын лучше их, жаждал увериться, что он не обманулся в своем единственном сыне.
И много видел Ван Тигр такого, что могло его утешить. Старший сын Вана Помещика был теперь давно женат, хотя детей у него еще не было, и жил с женой в том же доме, где и Ван Помещик со своей госпожой. Этот старший сын становился все больше и больше похожим на отца; живот у него начинал округляться, и красивое тело заплыло толстым слоем жира. Но взгляд у него был беспокойный, — и было отчего беспокоиться: жена его не могла ужиться с матерью, госпожой в доме, держала себя дерзко, считая себя новой женщиной и умнее всех других, и кричала на мужа, когда, оставаясь с нею наедине, он пытался ее образумить:
— Как? Неужели я должна быть служанкой у этой чванливой старухи? Разве она не знает, что в наше время молодые женщины свободны, и никто теперь не станет прислуживать свекрови!
К тому же молодая женщина ничуть не боялась госпожи, и если та, по-старому величественно, говорила: «Когда я была молода, я выполняла свой долг и прислуживала свекрови, подавая ей чай по утрам, и покорялась во всем, как меня учили делать, и это был мой долг», — то невестка, встряхнув короткими волосами и топнув хорошенькой незабинтованной ножкой, очень дерзко отвечала:
— А мы, современные женщины, никому не покоряемся!
И от таких раздоров молодой муж нередко чувствовал скуку, а развлечься, как он развлекался в прежнее время, было нельзя, потому что молодая жена следила за ним и разузнала бы, куда он ходит играть; к тому же она была так бойка, что не боялась выбегать за ним на улицу, и кричала, что она тоже пойдет с ним, что теперь женщин не держат взаперти и что мужчины и женщины равны; и слыша такие речи, прохожие на улицах оборачивались, и чтобы она его не осрамила, муж бросил свои старые развлечения, так как был уверен, что у нее хватит смелости пойти за ним куда угодно. Молодая жена была так ревнива, что отучила мужа от всех старых привычек и самых естественных желаний: он не смел даже взглянуть на хорошенькую рабыню, а к дому свиданий ему нельзя было даже подойти без того, чтобы при его возвращении она не подняла визга и плача на весь дом. Однажды приятель, которому он пожаловался, дал ему такой совет:
— Пригрози ей, что возьмешь наложницу, — от этого всякая женщина смирится.
Но когда молодой муж попробовал так сделать, жена его ничуть не смирилась и закричала на него, сверкая своими круглыми глазами:
— Теперь уже не то время, и ни одна женщина этого не потерпит!
И не успел он понять, в чем дело, как она уже бросилась к нему с протянутыми руками и расцарапала ему обе щеки, и на каждой щеке выступило по четыре глубоких ярко-красных царапины, так что каждому сразу было видно, откуда они взялись, и он целые пять дней не мог никуда показаться. Наказывать ее он тоже не смел, потому что брат ее был ему приятель, а отец — начальник полиции в городе и человек влиятельный.
Однако ночью он все еще любил ее, потому что она умела нежно к нему прижиматься, делать вид, что раскаивается, и ласкаться к нему, и тогда он чувствовал, что любит ее всем сердцем, и, смягчившись, слушал ее речи.
В такие часы все ее речи сводились к тому, чтобы он попросил у отца денег, и тогда они уедут из этого дома в какой-нибудь портовый город на побережье и там заживут иной жизнью, по-новому, среди таких же новых, как они сами, людей. И она бросалась к нему на шею, и обнимала его своими хорошенькими ручками, и ластилась к нему или начинала сердиться и плакать, ложилась в постель и отказывалась вставать и принимать пищу, пока он не даст этого обещания. И так на тысячу ладов она докучала мужу, пока он не дал ей слова пойти к отцу. Но когда, исполняя данное слово, он отправился к отцу, то Ван Помещик, выслушав его, взглянул на него своими старческими сонными глазами и сказал:
— Откуда же я возьму для тебя такие деньги? У меня их нет.
И он опять погрузился в ленивую дремоту, в какой проходила вся его жизнь. Но помолчав немного, он сказал:
— Человеку приходится мириться с женщинами, потому что самые лучшие из них сварливы и придирчивы. Все они таковы, и ученые и неученые, — только ученые хуже, потому что ничего не боятся. Я всегда говорил: пускай женщина хозяйничает в доме, а я поищу себе покоя в другом месте. И тебе следует делать то же.
Но от молодой жены не так легко было отделаться, и она снова и снова заставляла мужа ходить к отцу, и чтобы его оставили в покое, Ван Помещик уступил наконец и обещал что-нибудь придумать, хотя знал, что единственный способ — это продать большую часть той земли, которая у него еще оставалась. А молодая жена, получив такое обещание, начала болтать об отъезде, строила планы и только о том и говорила, сколько развлечений в приморском городе, как хорошо одеваются там женщины, и что ей нужно купить новое платье и меховой халат, и что у нее не платье, а какое-то тряпье, которое годится только в такой деревне, как эта, и всеми этими разговорами она расшевелила и мужа, так что и тому захотелось поехать и посмотреть на все чудеса, о которых она рассказывает.
Теперь младший сын Вана Помещика был уже взрослый и шел по стопам брата, и ревниво следил за тем, чтобы его в чем-нибудь не обидели по сравнению со старшим братом. Втайне он не на шутку восхищался хорошенькой невесткой и решил про себя, что когда старший брат уедет из дому, он поднимет целую бурю, лишь бы увидеть тот город, где много хорошеньких женщин такого же склада, как его невестка. Однако у него хватило ума не говорить ничего о своем плане до отъезда брата, а в ожидании он шатался праздно по дому и по городу и c презрением смотрел на все окружающее, так как знал теперь, какое чудесное место — приморский город, сколько в нем нового, сколько удивительных, новых людей, которые знают все о чужих странах. И даже на сына Вана Тигра он смотрел так, как будто бы считал его ничтожеством, и Ван Тигр, поймав этот взгляд, возненавидел молодого человека.
Но в доме Вана Купца молодые люди были с виду гораздо скромнее и, приходя вечером из лавки домой, садились боком на свои места и глядели на дядю и на двоюродного брата, и Вану Тигру доставляли тайное удовольствие те взгляды, которые эти молодые торгаши бросали на его сына; он подмечал, как они разглядывали мальчика и даже маленький золоченый меч, который он снимал иногда и клал на колени, чтобы младшие дети могли посмотреть на него и потрогать пальцами.
В такое время Ван Тигр от всей души радовался на сына и забывал о том, что мальчик был к нему холоден. Он радовался, глядя, как сын его быстро и ловко встает при входе отца или дяди и отдает честь, —
