Эдмунда. Она переходила от одного гостя к другому и весело щебетала то об одном, то о другом. С Уильямом она перекинулась парой ничего не значащих фраз, но было заметно, что она искренне рада его приезду.
Уильяму опять стало неловко за то, что он редко видит своих дочек.
— Я плохой отец, Эдмунд, — прошептал он на ухо брату, — никудышный.
— Перестань, — Эдмунд махнул рукой, — ты заботишься о них, как можешь. Между прочим, Сьюзен получила неплохое приданое только благодаря тебе. Тут никому не важно, сколько времени ты с ней проводил в детстве или проводишь сейчас. Главное, сколько ты за ней даешь денег.
— Господи, Эдмунд, ты меня не успокоил, а, наоборот, утвердил в мысли о том, что о своих детях необходимо заботиться лучше. Что они обо мне вспомнят, когда я умру? Что я дал достаточно денег для хорошего приданого?
— Они вспомнят, что их отец был прекрасным актером и известным драматургом, чьи пьесы переживут не одно поколение Шекспиров.
— Э, и ты об этом! — хлопнул себя по колену Уильям. — Будто я один пишу хорошие пьесы. Да нас таких в Лондоне человек десять точно, драматургов, чьи пьесы идут в лучших театрах.
Эдмунд привык к тому, что Уильям не считал свой талант выдающимся, поэтому спорить перестал. Да и возможности для этого не было: гостей позвали к столу…
Та зима запомнилась в Лондоне многим. К декабрю температура опустилась так низко, что Темза впервые на памяти местных жителей замерзла. В домах стало нестерпимо холодно. Неприспособленные к нормальному отоплению даже и в более мягкие зимы, сейчас они не давали своим хозяевам возможности согреться хоть самую малость.
В огромных дворцах и замках королю, лордам и графам жилось даже хуже, чем обычным людям. Огромные помещения не могли быть, как следует протоплены, как ни старайся. Пронизывающий ветер проникал в щели, пробегая по полу к каминам и заставляя огонь боязливо прижиматься к дымоходу.
Совсем плохо пришлось бездомным бродягам, нищим и попрошайкам, лишенным крова. Они замерзали, в бессмысленных попытках стараясь получить тепло, прижимаясь друг к другу и к стенам домов.
Театральная жизнь в Лондоне замерла. Так как здания большинства театров не имели крыши, публика на представления ходить практически перестала. Актеры были готовы, кутаясь в теплые костюмы и рискуя получить воспаление легких, выходить на сцену. Но играть было не перед кем.
В таверне недалеко от «Глобуса» пылал камин. Уильям и Джеймс сели поближе к огню, подальше от входной двери. Они заказали горячего вина, добрый кусок жареного мяса и принялись обсуждать финансовые проблемы, с которыми уже почти месяц сталкивался театр из-за нагрянувших морозов.
— Нам надо что-то придумать, — размышлял Джеймс, — публика на спектакли не ходит. Мы их отменяем один за другим. Временных актеров всех распустили. Заказов на выступления в замках и дворцах тоже поступает немного. Говорят, там холоднее, чем на улице.
— Если бы у нас было закрытое помещение, то мы могли бы этим даже привлечь зрителя. Посмотри, наша харчевня не имеет недостатка в посетителях.
И действительно, небольшое помещение все было заполнено посетителями. Хозяин оставил открытым один зал из двух, забив его столами и стульями до отказа. Воздух был спертым, оттого что проветривать помещение в такую погоду не решались. Зато камин хорошенько обогревал комнату, и люди, потихоньку отогреваясь, снимали верхнюю одежду, стряхивая с нее остатки снега и радуясь возможности посидеть в тепле.
— Обогреть театр, даже если он будет с крышей, все равно будет сложно. Но шансы привлечь зрителя увеличиваются. Ты прав, — подтвердил Джеймс.
— Такое помещение в любом случае пригодится. Погода часто мешает нам нормально работать. Нужно присмотреть что-нибудь подходящее.
— Так и сделаем, — кивнул Джеймс, — как себя чувствует Эдмунд?
Брат Уильяма заболел в один из первых морозных дней. Утром он довольно легко оделся, не ожидая, что на улице станет так холодно. Да еще на следующий день, несмотря на плохое самочувствие, вышел играть на сцену. В болезни брата Уильям, не переставая винил себя: в конце лета Эдмунд переехал в маленькую дешевую комнатку неподалеку от театра, не желая больше стеснять старшего брата. Как ни настаивал Уильям на том, что ему нисколько не мешает присутствие в доме Эдмунда, тот решил проявить самостоятельность. К тому же он отказался брать у Уильяма деньги на более приличное жилье, оплачивая за комнату ровно столько, сколько мог себе позволить.
— Если бы мы по-прежнему жили вместе, я бы заметил, что он болен. Да и квартира у меня гораздо теплее, — расстроенно сказал Уильям, — я хотел перевезти Эдмунда к себе, но врачи запретили его перевозить. У него жар, и по такому морозу это очень опасно. Я нанял женщину, которая за ним ухаживает. Она кормит Эдмунда, как может, протапливает комнату. Остается надеяться на лучшее.
Джеймс сочувственно похлопал друга по плечу. Он знал, как Уильям привязан к младшему брату, и искренне желал Эдмунду скорейшего выздоровления.
— Что происходит в Оксфорде? — решил он перевести разговор на другую тему. — Как поживает юное дарование под именем Франс Бомонд?
— Мэри обещала мне прислать новую пьесу до Рождества. Она воодушевлена своим успехом и продолжает писать. Хорошо, что я выбрался к ним осенью. Боюсь, сейчас путешествие было бы невозможно. Холодно, да и пока Эдмунд не поправится, я никуда из Лондона не уеду.
Потихоньку люди приноравливались к новым погодным условиям. Дети играли в снегу и катались по льду. Взрослые, укутавшись потеплее в шерстяные шарфы, прогуливались по замерзшей Темзе. Все запасались впрок дровами, которые дорожали с каждым холодным днем сильнее и сильнее. К концу декабря никто уж и не надеялся на потепление. Оставалось только ждать весны.
Джеймс, пробегав по городу несколько дней, нашел новое помещение для театра. Это был бывший монастырь, который некоторое время служил для постановки спектаклей мальчиков-хористов. Труппу распустили, и хозяин был рад передать аренду новому владельцу.
Дела «Глобуса» тут же пошли на лад. Спектакли возобновились на новой, закрытой, сцене, а одновременно и начали поступать приглашения в дома вельмож. Последние, видимо, тоже оправились от первого шока, вызванного морозами. Приближалось Рождество, и соскучившаяся по развлечениям публика снова требовала увеселений.
В домах и на улицах продолжали замерзать бедняки и нищие, но люди знали, в какие районы Лондона не следует заходить, чтобы не испортить себе настроение. Одним из таких мест была улица, на которой жил Эдмунд.
— Ему не становится лучше, — жаловался друзьям Уильям, — жар не спадает, а кашель становится все сильнее. Он совсем ослабел, не встает с постели, и я по-прежнему не могу его перевезти к себе.
Друзья сочувствовали Уильяму, но навещать Эдмунда, впрочем, не рисковали. Почти у каждого в семье были заболевшие, и не у всех были такие средства, как у Шекспира, для должного лечения родных.
Но сам Уильям бывал у брата каждый день. Он сидел у его постели и понимал с сожалением, что помочь ему ничем не может. Врачи сменяли друг друга, прописывали какие-то отвары, не разрешали проветривать комнату, чтобы больного еще больше не продуло, запрещали перевозить его в другой дом, цокали языками, глядя на пылающее от жара лицо Эдмунда, и привычно качали головами.
Тридцатого декабря Уильям, как обычно, купил себе немного еды и отправился к брату. Эдмунд практически ничего не ел, но Уильям и ему покупал то, что советовали врачи и сиделка. Приближаясь к дому, он увидел церковную лавку с рождественскими украшениями и решил зайти внутрь. Уильям купил целый пакет красивых игрушек и, довольный, пошел дальше.
Через пару часов комната Эдмунда приобрела праздничный вид. Уильям, никогда не украшавший свое жилище к празднику и относившийся к этому процессу скептически, довольно посмотрел на то, что у него вышло.
— Получилось неплохо, Эдмунд, — обратился он к брату, — видимо, сказывается опыт работы в
