На работе уже все знали. Новости в нашем городе распространяются мгновенно. Сотрудники изо всех сил старались не смотреть на меня лишний раз и вести себя естественно. Но им это не удавалось. Любопытство распирало их. Болезненная притягательность тайны, убийство человека, которого они знали, стало своеобразным допингом, придавшим остроту жизни. Они были в курсе всех городских слухов и сплетен. От бабы Брони я узнала, что убийца скрылся, возможно, за границу, и объявлен в международный розыск. Убийцей был не кто иной, как доктор Лапин.
Я сидела у компьютера, заставляя себя заниматься делом. Роман еще не вернулся из Испании. Пришлось срочно звонить другому юристу, договариваться о новых сделках и переносить уже назначенные. Ограничить общение с окружающей средой не получалось. Разговор рано или поздно добирался до смерти Стеллы. Сначала следовал вопрос обо мне – как я держусь, потом наступало предложение крепиться, а потом на мою голову выливался мутный поток городских сплетен «из самых достоверных источников».
Однажды пришел Кира. Постучался и вошел, не дожидаясь ответа. Молча кивнул и положил на стол продолговатую белую коробку без опознавательных знаков. На мой вопросительный взгляд коротко ответил: «Подарок». Я раскрыла коробку, развернула тонкую кремовую бумагу и отшатнулась. В коробке лежала большая крыса с оскаленной мордой и рваной кровавой раной в боку. Красный вываленный язык, белые клыки, розовый голый хвост, натуральные внутренности, просвечивающие сквозь дыру, синтетическая блестящая шерсть – это изделие Тайваня или Китая, выполненное со тщанием, рождало тошнотворное чувство оторопи.
Я перевела взгляд на Киру, ожидая объяснений.
– Новый товар, – радостно сказал он. – Вот смотрите!
Он протянул руку и нажал на животе крысы невидимую кнопку. И мерзкое животное вдруг забилось в конвульсиях. Задергались голова и лапы, как бич, защелкал хвост. Крыса резво подскакивала в шуршащей бумаге, и коробка стала съезжать по столу прямо на меня. Я, оцепенев от ужаса, наблюдала за крысой, будучи не в состоянии ни закричать, ни оторвать от нее взгляд. А она прыгала, скалясь, шлепая хвостом и придвигаясь все ближе. Насладившись эффектом, Кира выключил крысу. Он смотрел на меня с широкой улыбкой, ожидая благодарности. Ругать этого идиота было бесполезно.
– Спасибо, Кира, – сказала я, откашлявшись. – Ты теперь продаешь игрушки?
– Не-а, – ответил он, продолжая ухмыляться. – Случайно получилось. Просто наши бабы-дуры отказались ее реализовывать, плюются, визжат, а я взялся. Прикольно, правда? Я уже продал семь штук. Народ просто тащится. Берите, Ксения!
Паршивец назвал меня по имени, чего никогда не позволял себе раньше. Я сделала строгое лицо, закрыла коробку и убрала в тумбу стола. Он все стоял, глядя выжидающе.
– Свободен, – хотела сказать я. – Пошел вон! – Тут мне пришло в голову, что он хотел как лучше, твердолобо сочувствуя мне и жалея. – Спасибо, Кира, – еще раз повторила я. – Прекрасный подарок.
– Я так и знал, что вам понравится, – отвечал балбес радостно, переступая с ноги на ногу. – А хотите вечером с нами в «Сову»? – выпалил он, решившись. – Сегодня конкурс красоты, классные телки, можно оттопыриться!
По моему лицу он понял, что в «Сову» я с ними не пойду.
– Жаль, – вздохнул он. – Стас, козел, спорил, что не пойдете. А я сказал, что пойдете. Теперь я ему должен десятку. А про крысу он сказал… что я дурак!
На похороны Стеллы собралось полгорода. Из разных бывших республик почти в полном составе прибыл семейный клан – родители, сестры, братья, тетки, кузины, многочисленные племянники и племянницы. Пришли печальный поэт Артур Кременецкий, картежник и жулик Глеб Чулков, тонкая душа – музыкант с престарелой любовницей об руку. Это из тех, кого я знала.
Поэт сказал речь и прочитал свои стихи, на редкость бездарные. Глеб Чулков, не таясь, плакал, сморкаясь в несвежий клетчатый носовой платок. «Такая молодая, – повторяла престарелая подруга музыканта, вздыхая и покачивая головой. – Жить да жить…» Музыкант казался не совсем вменяемым, на зеленовато-бледном лице его застыло мученическое выражение – казалось, он пытается вспомнить нечто важное. Глаза его смотрели невидяще, губы плотно сжались в комок.
День выдался солнечный, безветренный. Желтели деревья и кустарники, добавляя яркие ноты в краски осеннего дня. Горели георгины и цветки золотого шара, пятнами засохшей крови били в глаза темно- красные волчьи ягоды. Черными столбами высились разбросанные беспорядочно среди памятников молодые кипарисы.
Меж собравшихся на кладбище то тут, то там выныривал, как черт из табакерки, капитан Астахов, весь в черном. Смотрел орлом, держал открытыми глаза и уши. Он нагнал нас на боковой аллее, когда все уже расходились. До парковки мы шли вместе, в гробовом молчании. И только у самой машины я спросила:
– Вы его арестовали?
Капитан не стал притворяться, что не понял, и ответил:
– Нет. – И, не удержавшись, в свою очередь спросил: – Что-нибудь еще видели?
– Нет. А почему его не арестовали?
– За два дня до убийства он написал заявление на отпуск, – буднично ответил капитан. – На месяц. Дома его нет.
– А с кем жена?
– Простите? – не понял Астахов. – Что «жена»?
– С кем его жена? – повторила я. – Его жена прикована к постели.
– С чего вы взяли? – удивился капитан.
– Стелла говорила. А ей – сестричка из его бригады. Ему пришлось уйти в «Скорую помощь» из-за истории с наркотиками.
– С чем? – заинтересовался капитан. – С какими наркотиками? Тоже из репертуара сестрички? – «О, женщины!» – говорил его взгляд, обращенный на меня.
– Ну… да. Поэтому он ушел… из больницы.
– Ваш доктор Лапин ушел из больницы совсем по другой причине. Четыре года назад во время его ночного дежурства умерла больная – молодая женщина. А он в это время выскочил на минутку к своей знакомой и застрял у нее на пару часов. Пока вызвали другого хирурга, пока тот прибыл, то да се, больная скончалась. Главврачу больницы пришлось приложить немало усилий, чтобы вытащить Лапина из этой истории. Было следствие. Защита основывалась на его репутации первоклассного хирурга, безукоризненном послужном списке, свидетельствах благодарных больных, и он довольно дешево отделался – его обвинили в преступной халатности и дали три года условно. Жена сразу же бросила его, забрав ребенка, из клиники ему пришлось уйти. Насчет той знакомой не знаю. Думаю, она его тоже бросила. На новом месте работы доктор Лапин характеризуется положительно, не пьет, разве только по праздникам, не отказывается подменить коллегу. Вот так, Ксения Валентиновна. Про наркотики я не слышал. Коллеги – дамы в основном – отмечают также злой язык доктора Лапина, его цинизм и неуважение к женщине.
– К какой женщине? – спросила я ошеломленно.
– Не знаю, к какой. Ко всем, наверное. Он рассказывает в их присутствии неприличные анекдоты.
– При чем тут анекдоты? – пробормотала я. – Что за чушь?
– Для следствия важна любая деталь, Ксения Валентиновна.
– Сегодня он рассказывает неприличные анекдоты, а завтра родину продаст, – сказала я ироничным тоном.
– Вот именно, – подтвердил капитан.
– И что вы теперь собираетесь делать? Сидеть и ждать, пока он вернется?
– А есть другие предложения?
Я, не глядя на него, молча уселась в машину. Капитан преувеличенно заботливо закрыл дверцу. Я видела, как он и Александр медленно пошли от машины и остановились в нескольких метрах. Капитан о чем-то спрашивал, Александр отрицательно качал головой. Астахов настаивал, Урбан не поднимал взгляда от земли. Я смотрела на них, испытывая странное и тоскливое раздражение. Мне хотелось выскочить из машины и заорать противным базарным голосом: «Убирайтесь к черту с вашими дурацкими секретами! Вы мне надоели!» После чего разразиться бурными рыданиями, колотя кулаками по капоту. Порыв прошел так же мгновенно, как и начался. Я вдруг осознала в первый раз, что Стеллы больше нет. Нет нигде. И никогда.
