— Не говори таким тоном, будто это не имеет значения. Тебе следовало послать записку, предупредить.
— Это ничего не изменило бы.
— У нее было бы время подготовиться.
— Зарядить ружья, ты хочешь сказать?
— Кейт!
— Извини, но ей это не понравится, хотя бы потому, что я женился, не сказав ей.
— Ее чувства понятны. Мне было больно, когда меня не пригласили на свадьбу брата.
— Не пригласили?
— Нет, но вернемся к делу. Твоей матери будет обидно.
— Возможно. Но я сказал тебе правду. Она хотела, чтобы я женился. Если ты окажешься способной к деторождению, да еще родишь детей мужского пола, она простит все.
Пруденс вздрогнула от этих слов.
— А если нет?
— Все мы живем с разочарованиями. Это будет не страшно при условии, что я переживу ее. Видишь ли, если я умру, не оставив наследника, следующий граф будет рассчитывать, что она оставит Кейнингз. А это разобьет ей сердце.
Пруденс понимала, как тяжело покидать дом, но Кейт нарисовал ей зловещее будущее.
— Сколько ей лет?
— Пятьдесят пять.
Вдовствующая графиня Малзард может прожить еще лет тридцать. Тридцать лет она будет неодобрительно относиться к жене сына, даже если родятся дети. А если нет, она продолжит присматриваться к талии невестки, пока не исчезнет надежда.
И все равно Пруденс сказала:
— Я это хорошо понимаю. Расставание с Блайдби разбило сердце моего отца.
Кейт взял ее руку.
— И твое, наверное.
— Да, хотя в то время я этого не понимала. Отец очень переживал. Он прожил там четырнадцать лет и создал коллекцию древностей из ничего. Когда…
Пруденс едва не сказала правду — когда владелец поместья, сэр Джошуа, умер, Блайдби продали, чтобы заплатить долги, — но вспомнила о своей уловке. Пусть Кейт думает, будто она дочь хозяина поместья, ему это приятно.
— Когда нам пришлось уехать, — продолжила она, — мы с мамой пытались приспособиться, но отец хотел только одного: вернуться. Когда он окончательно осознал, что мы не вернемся никогда, он умер. Разбитые мечты могут разбить сердце.
Кейт поднес ее руку к губам и поцеловал ладонь.
— Наши мечты будут скромными, и ничто их не разобьет. Мы станем добрыми друзьями и будем хорошо исполнять свой долг.
Этот интимный поцелуй ошеломил ее, но еще больше сразили слова. Пруденс не хотела быть лишь другом или только исполнять свой долг, но, вероятно, это все, о чем она может мечтать. Кейт хороший, добрый, он не любит другую, но он и ее не любит.
Она доставит ему как можно меньше хлопот.
— Расскажи о соседях.
— Для этого нужна моя матушка. Я могу дать только общий набросок.
Кейт начал перечислять окрестных дворян и их владения.
В конце концов, Пруденс сказала:
— Тебе придется все это повторить, когда у меня найдутся перо и бумага. У меня голова лопнет.
— Мать, вероятно, запишет все это для тебя. — Пруденс думала, что он скажет что-то еще, но Кейт вместо этого тронул ее лоб. — С набитой головой ты чувствуешь себя легче?
— Нет.
Кейт притянул ее к себе.
— Будет трудно, Пруденс, но это не ад.
— Нет? Я никогда не приказывала слугам. Только нашей прислуге, когда она у нас была, но это другое.
— Чепуха. Твоя шляпка опять мешает.
Улыбнувшись, Пруденс откинула голову и получила поцелуй.
— Не повредите ее, сэр, я хочу явиться во всем блеске.
— Если ты настаиваешь. Что касается слуг, то высказывай свои пожелания четко и ясно и не поощряй дерзости и пренебрежения служебными обязанностями.
— Сказать легче, чем сделать. Они скоро все обо мне узнают. О скандале в Дарлингтоне. О моем прошлом. Даже о «Дворе белой розы».
— Когда мы приедем, они ничего этого знать не будут. Первое впечатление — решающее.
— Хвала небу за шляпку!
— Великолепная броня! — рассмеялся Кейт, запрокинул ей голову и снова поцеловал.
Его пальцы скользнули в ее волосы за ухом.
— Осторожней, — отодвинулась Пруденс.
— Целовать даму, не потревожив ее шляпку и прическу, — это мастерство.
— А твои волосы выбились из ленточки, — заметила Пруденс.
— Как всегда. Уверен, ты сможешь завязать их крепче.
Кейт повернулся к ней спиной.
Ох, и почему широкая спина и свободно завязанные волосы так волнуют, что ни о чем другом думать невозможно? Пруденс сняла ленточку. Распущенные волосы мужчины — это что-то… вольное. Она вспомнила, как обрабатывала его раны, вспомнила его широкие плечи, спину, мускулистые ягодицы… И хотя все это теперь было прикрыто, ей хотелось погладить сюртук, думая обо всем том, что находится под ним.
Пруденс сглотнула.
— Где твой гребень?
Кейт вытащил его из кармана и передал ей.
Она расчесывала его темные волосы, чувствуя, какие они пружинистые и, должно быть, сопротивляются всяким ограничениям, как он сам.
— Сожалею, что тебе пришлось стать графом.
Пруденс проводила гребнем по его волосам.
— Я знаю, ты предпочла бы стать обычной женой.
Его волосы были уже расчесаны, но Пруденс не останавливалась.
— Речь не обо мне, а о тебе. Ты не хотел такого груза ответственности.
— Я был офицером в армии.
Судя по тону, Кейт не обиделся, Пруденс чувствовала это и по его позе, наклону головы.
— Графский титул — это другое. Эго неослабная ответственность. И на всю жизнь.
— Мудрая женщина. Я в один миг вынужден был стать другим человеком. Как и ты. — Помолчав, Кейт сказал: — Однако я хотел Кейнингз. Очень хотел. И никому в этом не признавался.
У Пруденс дыхание перехватило, но она продолжала медленными движениями расчесывать волосы Кейта.
— Порой мы любим «неразумно, но безмерно»[6], — добавил он.
— «Отелло», — сказала Пруденс. Потом, решительно работая гребнем, рискнула задать пришедший на ум вопрос: — Ты завидовал брату?
— Не тому, что он стал графом. Но когда повзрослел и понял, что Роу останется в Кейнингзе всю свою жизнь, а мне придется уйти, я подумал, что это нечестно. Я даже пытался стать священником.
Пруденс не могла удержаться от смеха.
