— Тогда у нас проблемы.
— Почему?
— Потому что мы разбивали лагерь на краю леса, но здесь края леса нет — нигде.
— Ерунда какая-то, — прошептала Алиса.
— Вовсе нет, — произнес Прокопий, не сказавший ни слова за всю дорогу от озера.
— Что вы хотите сказать? — спросила Алиса.
— Вы правда думали, что сможете так просто покинуть лес? Вы правда думали, что после всего, что вы увидели в нем, сможете развернуться и уйти? Он вас заметил и не отпустит вас так скоро и по вашей воле.
— Вы хотите сказать,
— Да, это я говорю, — подтвердил шаман. — Ваше присутствие здесь — это вопрос, заданный лесу, и он отвечает вам; а то, что вы больше не хотите получить его ответ, — уже не важно. Он все равно даст вам ответ.
— Мы умрем? — спросила Ника еле слышно. — Этот ответ будет стоить нам жизни?
— Не мне отвечать. Я сам ничего не знаю.
— Но ваш дух был здесь во время обряда инициации, — сказал Вадим, — если вам что-то известно об этом месте, вы должны нам рассказать…
— Я сам буду решать, что вам рассказывать. Но обещаю, что сделаю все, что в моих силах, чтобы вы остались в живых, когда лес даст вам свой ответ. Но сейчас мы должны ждать здесь.
— Чего ждать? — спросила Алиса.
— Того, что случится. Виктор прав: края леса нигде не видно.
— Но как далеко он отсюда?
— Очень далеко, чтобы дойти до него — ни этой, ни следующих жизней не хватит.
Виктор хотел было в очередной раз спросить Прокопия, что тот, черт возьми, имеет в виду, но, уже открыв рот, остановился. Он вдруг с совершенной очевидностью осознал смысл слов шамана. Глядя в окно на окружавший их лес, он абсолютно точно понимал, что имел в виду Прокопий, и был больше чем уверен, что тот прав.
Он был уверен, что лес этот не кончится никогда.
Глава семнадцатая
Итак, они ждали. И снова ждали. Время ползло, и невидимое солнце медленно катилось за горизонт, а лес сначала дышал сумерками, а потом окутал их темнотой. Никто не был настроен на разговор; время от времени кто-нибудь из них выходил из машины на несколько минут, чтобы размять ноги.
В очередной раз Вероника, уже выходя из машины, взяла Виктора за руку, давая понять, что хочет, чтобы он пошел с ней. Она обошла машину и оперлась на багажник. Он стоял рядом, засунув руки в карманы своего пуховика.
— Витя, — сказала она, — что с нами происходит? Что это за место?
— Не знаю.
— В мире такого не бывает. Такого не может быть. Не может!
Он увидел, как ее глаза наполняются слезами.
— Прости меня, Ника. Прости, что втянул тебя во все это.
— Я сама захотела ехать.
— Все равно я виноват. Я не должен был тогда звонить тебе и просить встретиться.
Она усмехнулась, вытирая слезы:
— Ты же не знал, что произойдет. Откуда тебе было знать, что начнется это безумие? Ты не виноват.
— Мы выберемся отсюда, Ника, я тебе обещаю, мы выберемся.
— Спасибо за эти слова, Витя. Но ты не больше меня знаешь, что происходит.
— Прокопий нам поможет.
— Ты правда думаешь, что он сможет помочь?
— Я верю. Странно, я никогда раньше не интересовался такими вещами… всеми этими народными поверьями, шаманской культурой и прочим. Никогда этого не понимал — считал примитивной ерундой. Всегда смеялся над теми, кто увлекается нью-эйджем. Сейчас я понимаю, что ошибался.
— Почему мы расстались, Витя? — спросила она вдруг так неожиданно, что он не нашелся, что ответить. — Я ужасно из-за тебя страдала… я ненавидела тебя за это. Это было так странно — чувствовать вместо любви ненависть — так внезапно. Я как будто вдруг стала другим человеком, сама того не желая и не понимая, что со мной происходит… И за это еще больше ненавидела тебя.
Виктору захотелось плакать — не столько от ее слов, сколько от того потока мыслей, которые она разбудила: о ее слезах и ненависти к нему, о Дятлове и его товарищах, замерзших в ледяном аду, о Людмиле Дубининой, лежавшей в овраге с вырванным языком, о Николае Тибо-Бриньоле с размозженным черепом, о неведомой и тошнотворной силе, изувечившей медведя, о невероятных животных, настигавших их огромными прыжками по дороге от озера…
Сколько еще потрясений выдержит человек, прежде чем сломается? Стоя рядом с женщиной, которую он когда-то любил — и знал, что любит до сих пор, — в дебрях леса, из которого не было выхода, Виктор понял, что не может больше держаться.
— Боже мой, — только и вымолвил он, крепко сжимая ее в объятиях и чувствуя, как у самого текут слезы. — Боже мой, Ника…
Она обняла его и сказала:
— Я люблю тебя, Витя.
— Я тебя тоже люблю, — прошептал он. — Мы выберемся отсюда. Я обещаю, что выберемся.
Алиса первой заметила, как вернулся их лагерь — или как они вернулись к лагерю. Не произошло никакого движения, никакой перемены — она просто выглянула в окно и изумленно вскрикнула:
— Вон наш лагерь!
Палатка стояла справа от них, метрах в пяти, чуть дальше виднелась кромка деревьев, за которой в темноте возвышалась круглая вершина Холат-Сяхыл.
Алиса схватилась за ручку двери, но Константинов остановил ее.
— Погоди немного, — сказал он, опуская стекло и направляя фонарь на палатку.
В узком луче света она казалась абсолютно нетронутой и целой. Хотя почему бы ей не быть целой? Все это время она находилась здесь: это
— Думаете, это не опасно? — спросила Ника.
— Есть только один способ узнать, — ответил Виктор, выходя из машины.
Ника выбралась вслед за ним — и они вместе пошли к палатке. Перед ней все так же чернели на снегу остатки их вчерашнего костра. Виктор огляделся. Вокруг стояла морозная тишина; его дыхание, клубившееся густым паром, было единственным, что ее нарушало. Он понимал, что никогда бы не смог привыкнуть к этой тишине — и дело не в зловещих событиях. Для того, кто провел всю жизнь в обстановке города, где все и всегда издает какие-нибудь звуки, эта абсолютная тишина слишком неестественна и тревожна, слишком таинственна и загадочна — она словно дышит призраками.
Однако ничего необычного не наблюдалось. Тогда Виктор и Ника замахали остальным — те поспешно вылезли из машины и подошли к ним. Константинов тут же занялся газовой горелкой, Алиса вытащила из палатки два фонаря и зажгла их.
И их лагерь снова превратился в уютный уголок — по крайней мере, Виктор пытался настроить себя на это. Но после ужина и пары кружек горячего крепкого кофе он и впрямь почувствовал себя лучше, хотя
