— Так сразу не найти. Поболтайся тут до закрытия. Через полтора часа номер будет.
— Я вернусь.
— Нет, черт подери. Сядь на велосипед. Или покачай пресс, давай, поработай над квадратиками. Ты растолстел.
— И что дальше? Солярий, а? И бровь проколоть?
— О, а ты, похоже, вникаешь. А как же еще добиться популярности в тюрьме?
— Я вернусь.
Беру колу с собой, сажусь на старую покрышку, лежащую в гравии на площадке перед центром. Пью медленно, смотрю прямо перед собой. Отсюда видно, как центр пустеет, кое-кто из ребят мне кивает. Я возвращаюсь, почти все разошлись, в душе еще стоит пар. Кемаль кричит:
— Немедленно, Хеннинг, повторять больше не буду!
Хеннинг — здоровый парень, вышибала на дискотеке, откладывает штангу. Берет сумку и идет к двери.
— До завтра.
Кемаль не отвечает, он подсчитывает выручку.
— Номер нашел?
— Две минуты. Возьми колу.
Я не беру колу, стою и смотрю на него. Кемаль поднимает глаза, широко улыбается:
— Знаешь, что тебе нужно?
— Телефонный номер?
— На хер его.
— Но у тебя он есть?
— Да-да, конечно.
— И все время был, да?
— Да.
— И когда ты сказал, что его нужно поискать, ты врал?
— Да.
— И на это у тебя была причина?
— Да, потому что я знаю, что именно тебе нужно.
— И что мне нужно?
— Тебе нужно оторваться по-черному, Ник. Шаверма и дурь. Коррида, или дрэг, или можем просто кого-нибудь отмутузить.
Коррида — это собачьи бои. Последний раз, когда ходил туда, в одно местечко на Амагере, во дворике за авторемонтом, Кемаль кричал: собака должна внушать ненависть, а вы наприводили этих вонючих шавок, гребаных Лэсси. Дрэг — не улица, а автогонка, дрэг-рейсинг. Происходит в разных местах, за городом, эсэмэски рассылаются в тот же день. Молодые пацаны убиваются на своих тюнингованных дизелях и нафаршированных «хондах-сивик».
— Вечером собачий бой?
— Организуем. Если хочешь крови. Что угодно, Ник. Хочешь посмотреть на собачек?
Я трясу головой.
— А что, Ник? Давай куда-нибудь поедем. Попьем пивка. Я тебя так накурю, забудешь, на каком ты свете.
— Я не…
— И обещаю: если нам попадутся симпатичные датские девочки, я высуну голову из машины и обзову их шлюхами. Ради тебя.
— В другой раз, Кемаль. Вечером я не…
— Ты только скажи, Ник, ты знаешь, где меня найти.
Он подталкивает ко мне листок с телефоном. Возвращается к деньгам, делает вид, что продолжает считать.
Последний раз мы были вместе, втроем, мой брат, мама и я. Последний раз мы были вместе, последний раз это было после того, как у нас появился дом. Она работала официанткой некоторое время, период просветления. Купила дом на деньги, полученные в качестве компенсации за производственную травму. Спина.
Она была очень гордой. Нам с братом было по двадцать с небольшим, мы сидели с ней, пили кофе. Никто ничего не сказал о нем. Никто ничего не сказал. Никто не сказал: а ведь кого-то не хватает. Никто ничего не сказал. Мы пили кофе, мать смеялась, пододвигала к нам печенье. Мы снова будем семьей. Попытаемся. Никогда не поздно. Снова будем улыбаться друг другу, смеяться. До сих пор не получалось, но, может, теперь получится, у мамы же дом. Она нам все показала. Гостиную, спальню. Комнатку для гостей. Обязательно приходите, а если придете не одни, то знайте, сплю я крепко.
И снова мы сидим за журнальным столиком. Кофе остыл, но мы пьем его.
А как дела с работой, Ник? А как та милая девушка? А брат все потел. Все время прихлебывал принесенную с собой колу. Длинные рукава, хотя лето было в разгаре. Он за два месяца килограммов десять сбросил. Лицо серое, спрашивал мать, не может ли она одолжить ему денег.
Нам показали сад. Маленький и неухоженный. Все заросло сорняками, деревья сплелись.
За домом она сказала:
Здесь я хочу посадить помидоры.
Здесь я хочу посадить петрушку.
Здесь я посажу картошку.
Может, декоративную тыкву.
Как она раньше говорила:
Здесь мы будем вместе. Здесь мы будем семьей. Теперь мы вместе.
После я поехал к Ане. Ждал автобуса. Не дождался, взял такси. Я должен был поехать к себе, мы так договорились. Поспать. Мне надо было рано вставать на работу. У Аны я всегда недосыпал. Ана не любила закрывать глаза.
Ана жила в маленькой чердачной комнатке; не из тех адресов, что встретишь в телефонном справочнике. Приходилось звонить соседям по подъезду, пока кто-нибудь не открывал. Затем подниматься до самого верха. Комната маленькая, я мог встать в полный рост только посередине. Ана встретила меня в футболке и трусах. Посмотрела. Взяла за руки. Поцеловала в шею. Мне нечего было сказать. Она дала мне хлебец с плавленым сыром, крепкого чая. Я ел, сидя за складным столиком.
Я никогда ей ничего не рассказывал. Некоторые вещи не становятся лучше, если о них говорить. Некоторые вещи лучше не становятся. Ночью я лежал, прижавшись к ее спине. Обняв ее. Она не смогла бы встать, если бы захотела. Так мы и лежали до рассвета. Ей, наверное, было больно, но она ничего не сказала.
Он сидит на ступеньках в переулке к Нёреброгаде, Иван. Летний вечер. Светло. Еще два дня назад я запинал бы его до смерти.
Сидит, вниз глядит, рукой прикрывает рот. На земле —.тужа из соплей и крови. Из носа красной ниткой тянется слизь. Сажусь рядом. Ходил целый день. Мускулы торса опадают, а вот икры накачал — будь здоров.
— Привет, Иван.
Он поворачивает голову, смотрит на меня. Не сразу сфокусировал взгляд, но вот глаза широко раскрываются.
Дыхание учащается. Он пытается встать. Я кладу руку ему на плечо, кожа да кости. Он не противится, а хотя бы и пытался, я бы не заметил. Ну конечно же, его избили. Он — из тех, кого можно бить без риска. Виноватый вид, воплощенный призыв к насилию, пацанам такие по нраву. Что? Ты назвал мою девушку шлюхой? Почему бы его не ударить, почему бы нет. Настроение улучшается, чувствуешь себя мужчиной. Вот
