унести. Здесь никто не ворует, даже диска от штанги никто не возьмет. Самое безопасное место в городе. Попытались было двое пару лет назад. У одного из них была выкидуха. Меня там не было, мне рассказывали. Они еще посмеялись над тем, что это была именно выкидуха Над тем, что лезвие так характерно лязгнуло. Драматично! Посмеялись немного. И больше не смеялись.
Кемаль отрывается от денег:
— Хорошо сегодня поработал, а?
И считает дальше.
— Да?
— Да, правда, я тебя видел. Ты основательно работал.
— Да.
— И долго.
Он надевает на пачку резинку, сует во внутренний карман.
— Как насчет того, чтобы пойти ко мне кино посмотреть?
Теперь он считает бумажки по десять и двадцать крон. Ему удается считать и говорить одновременно.
— Соберется небольшая компания, ты почти всех знаешь. Покурим травки, посмотрим боевичок.
— Ну, не знаю, сегодня…
— Давай, Ник, черт тебя дери, посмотрим фильмец, посидим по-простому.
Машина Кемаля стоит перед спортцентром на площадке, засыпанной гравием. Темно-синий «мерседес», десятилетний, но красивый и ухоженный. И никакого тюнинга. И даже подвеска не опущена. В этом районе такое нечасто встретишь.
— По дороге заскочим за Малуфом.
Мы едем в Вальбю[5]. Кемаль не гонит, идет с потоком. Люди возвращаются домой.
Останавливаемся перед желтым кирпичным домом, Кемаль сигналит пару раз. Малуф не выходит, зато у Кемаля звонит телефон. Короткий разговор. Частично по-арабски, частично по-датски. Кемаль кладет мобильник на торпеду.
— Он ест… А ты знаешь, что я ему квартиру два года назад нашел? Сначала он сказал: отлично, круто. А потом засомневался. Не смог расстаться с материными кастрюлями…
Кемаль звонит другим. Смеется, кричит что-то. Через десять минут Малуф выходит из парадного. Широко улыбаясь, садится назад.
— Простите, но я ел тагин. Как дела, Ник? Давненько не виделись.
— Нормально. Как сам?
— Отлично, отлично, вот пылесосы продаю. Кемаль тебе говорил? Я просто виртуоз по продаже пылесосов.
Кемаль смеется. Крутит радио.
— Это точно, он король пылесосов.
— В прошлом месяце я заработал тридцать пять штук. Долбаные тридцать пять штук! Да это больше, чем я когда-нибудь на травке зарабатывал! Ну почти что. А ведь полиции, сам понимаешь, тебя ну никак не зацапать за то, что ты продаешь слишком много пылесосов.
Когда я познакомился с Малуфом, он был хорошим бойцом. Услышишь о кулачном бое на районе — будь уверен, без него не обошлось. Он выставлялся и когда выясняли, может ли Нёребро[6] побить Амагер[7]. Я был знаком с ним только через Кемаля, но никогда против него ничего не имел. Кемаль говорит, на него можно положиться, и он не такой брехун, как иные из местных.
Мы едем на окраину, у Кемаля квартира в Хойе-Гладсаксе[8]. По дороге заезжаем в магазин. Я знаю Набиля, других, кажется, видел раньше, но не уверен, как кого зовут. Набиль пожимает мне руку:
— Здорово, Ник, сколько зим, сколько лет. Кемаль, почему ты не сказал мне, что Ник будет? Плакала моя мечта ночь напролет смотреть старого доброго Аделя Имама!
Кемаль смеется:
— Не будет тебе никакого Аделя Имама… Взял что-нибудь приличное?
— Все нормально. Как заказывали: слэшер, хоррор. Пацанам в самый раз.
Набиль все держит меня за руку: арабская манера, никак не могу привыкнуть.
— Хотел показать им «Ненависть»[9], смотрел? Французский фильм. Думал, они будут в восторге. Ну, там черные со стволами бегают… И знаешь, что они мне говорят? Фильм только начался, они как увидели, что он черно-белый, так сразу спрашивают: а нет ли у меня чего-нибудь с Дольфом Лундгреном.
Лифт весь исписан, Кемаль живет на последнем этаже, так что бо?льшую часть надписей прочесть успеваешь. «Люби!» — намалевано большими черными буквами. Кемаль почесывает затылок ключом.
— Ладно, если б только писа?ли, так ведь они ж еще и пи?сают… Малуф, дурь взял?
— Какую дурь?
— Ты должен был взять.
— Нет, не я.
— Ты чё, охренел?
— А что, как марокканец, так сразу, значит, киф в кармане? Чертов расист. Ты что думаешь, мы все…
— Так ты взял?
— Конечно.
Обстановка квартиры Кемаля представляет собой смесь массивной арабской мебели, углового дивана, кресел и «Икеи». Он бывает здесь редко, а когда бывает, то с друзьями, «плей-стейшн» и дурью или же с телкой. Поэтому спальня обставлена лучше всего.
Мы смотрим фильм, пуская косяк по кругу. Джеки Чан. Набиль рассказывает, в какой сцене Джеки сломал ключицу, в какой — тазовую кость, в какой была травмирована селезенка.
— Травмирована?! Нормальные пацаны говорят «наебнулась», понял?
— Да заткнитесь вы, смотрите давайте!
Кемаль спрашивает, хочу ли я покурить. Довольно странный вопрос, когда вся квартира насквозь провоняла дурью. Мы сидим на белых пластиковых стульях на балкончике. Я прикуриваю две сигареты, одну протягиваю Кемалю. Он делает затяжку, выдыхает, глядя на меня.
— Что с тобой происходит?
Не отвечаю. Шум магистрали отсюда едва слышен.
— Я видел твою тренировку сегодня. Ты пахал как бешеный. Что с тобой? Если надумал свести счеты с жизнью, не мог бы ты поискать для этого какое-нибудь другое место, не мой спортцентр?
Смотрю на него, отпиваю глоток пива.
— Мог бы. Легко…
— Черт тебя раздери, Ник, ты же знаешь, что я имею в виду. Я же вижу… Я тебя таким не помню, с тех пор как…
— Что?
— Перестань… Мне ты можешь сказать, если потребность есть. Именно это я пытаюсь тебе втолковать.
Я киваю. Сидим, курим, молчим. Отсюда видны озера в Тинбьерге. Весь город. Беллахой. Китайская пагода в зоопарке.
— Что значит «Иран — трорист»?
— Террорист?
— Нет, трорист. Я видел надпись.
