выплачивались в соответствии с их желанием в размере пяти процентов годовых и подлежали выдаче каждые три месяца после дня свадьбы…». Грандиозно, не правда ли?
Кстати, кто они такие, собственно говоря, эти Греффюль, о которых столько говорили в то время и род которых, впрочем, угас из-за отсутствия наследника мужского пола? Фамилия, звучавшая несколько необычно для французского слуха, может привести к мысли, что они приехали из-за границы; но это не так. Греффюль были настоящими лангедокцами: это были протестанты из Сова, недалеко от Андуза в самом центре страны камизаров[14], откуда после отмены Нантского эдикта надо было убегать, если они не хотели быть зарубленными драгунами маршала де Виллара. Что и сделал Симон Греффюль, которого мало привлекали королевские галеры. Он отправился в Женеву.
Его сын, Луи, обосновался в Амстердаме, где ему удалось возглавить торговый дом. В 1789 году он возвратился в Париж, открыл банк и, благодаря ловкой продаже колониальных товаров, разбогател. В 1793 году, не желая обогащать санкюлотов, он вновь эмигрирует, на этот раз в Англию, но уже с приличным состоянием, позволившим ему помогать в первые годы Империи: «герцогу де Дудовиль (из рода Рошфуко), маркизу де л'Эгль, маршалу де Леви»… и Людовику XVIII, который в то время скорее нуждался. «Эта умная участливость» позволила его старшему сыну Жану-Луи жениться на Селестине де Вентимиль дю Люк, правнучке Людовика XV и прекрасной Полины де Майи-Несле. Этот брак отметил вхождение Греффюлей в высшую французскую аристократию. Вдова Жан-Луи вышла замуж за генерала Сегюра, а его старший сын сочетался браком с Фелисией де Ларошфуко д'Эстисак, матерью жениха Элизабет. Добавим, что Людовик XVIII, попав на трон, в знак благодарности возвел в 1818 году своего благодетеля в дворянство. Его состояние стало еще внушительнее благодаря железным дорогам, каналам и другим пустякам. В итоге можно сказать, что это был потомок Горячо Любимого, который женится на правнучке «Термидорской Богоматери».
Это был брак по любви. Анри Греффюль не был страшилищем, как можно бы предположить. Ему было двадцать семь лет, он был «красив, как юный бог», с белокурыми волосами, с красивой бородой двумя клинышками и голубыми глазами. Это стоило впоследствии молодой супруге многочисленных измен мужчины, стремившегося к разнообразию, которого «самая красивая женщина Европы», возможно, слишком простодушная или слишком холодная не смогла держать в руках. Тем не менее необыкновенная красота Элизабет завораживала кайзера Гийома II, старого Франца Листа, Эдмона де Гонкура, Пастера, Феликса Фора, Марселя Пруста и даже, в числе прочих. Леона Блюма и странным образом не поддавалась влиянию времени. Так в день, когда она выдавала замуж в церкви Мадлен свою единственную дочь Элен за молодого герцога де Гиша, в центре всеобщего внимания оказалась не невеста, а ее мать. Одетая в золотой драп, в шляпке из соболя и перьев, она до того ошеломила зрителей, что повторилась сцена в Сен- Жермен-де-Пре. Когда она спускалась по ступеням церкви под руку с герцогом де Грамон, отцом жениха, снова vox populi[15] нарушил всеобщую зачарованность! «Бог мой, неужели возможно, что это теща?» — вскричал какой-то сорванец. Более того, существует фотография, иллюстрирующая в числе других увлекательную книгу, которую Анна де Косе-Брисак посвятила своей прабабушке. На ней мы можем видеть графиню Греффюль, которой в тот момент было семьдесят пять лет, вместе со своей дочерью, бывшей на двадцать лет моложе. Соотношение сил примерно следующее: темноволосая принцесса Грейс Монакская рядом с Матушкой Денизой…
Сразу же после свадьбы Элизабет и Анри отправились в Буа-Будран, ставший фамильным замком после того, как Жан-Луи Греффюль купил это старинное сеньорское поместье у графа де Мо, распложенное примерно в пятистах метрах от села Фонтенай. Замок, который молодая супруга находила некрасивым — он «похож на казарму или на английский дом», — был еще не такой большой, как в наше время, хотя к нему уже пристроили здания для прислуги, птичий двор и конюшни. Он был расположен в прекрасном английском парке в имении в триста тысяч пятьсот гектаров, предназначенном для охоты. Молодые супруги встретили там семью Анри. В эти времена, еще довольно близкие к катастрофе 1870 года, жизнь в замке была скорее простая: «После обеда в половине двенадцатого все прогуливались среди кустов можжевельника перед домом, потом женщины возвращались к себе, а мужчины отправлялись на охоту. В Буа-Будране охотились каждый день, кроме воскресений. К стволам семьи, Шарлю Греффюлю, Анри, Роберу де л'Эгль и Огюсту д'Аренбергу (братьям Анри) присоединялись по пятницам и субботам «основатели» — маститые стрелки, приезжавшие каждую неделю: маркиз дю Ло, граф Анри Коста де Борегар, барон де Бюсьер, герцог де Ля Форс…». В особенности последний, который до конца января, даты закрытия охотничьего сезона, регулярно по четвергам покидал свой особняк на Елисейских полях, чтобы в девять двадцать сесть на скорый поезд на Восточном вокзале, что позволяло ему уже около одиннадцати часов быть в Буа-Будране, в своей комнате, всегда одной и той же, обставленной в английском стиле, как, впрочем, и все другие в замке, где его слуга, выезжавший из Парижа накануне в пять часов после полудня, подготавливал все к его приезду. Он возвращался в Париж в воскресенье утром.
Остаток дня проходил в замке следующим образом. Около половины третьего дамы в длинных платьях, на высоких каблуках присоединялись к охотникам посмотреть, как они стреляют. В шесть часов все возвращались в замок и собирались у хозяйки дома. Элизабет и Анри, которые со времени их помолвки пели дуэтом, выступали перед гостями. В конце недели к ним присоединялся герцог де Ля Форс. Обладая красивым голосом, он любил у себя дома петь за столом и радовать свою семью известными ариями из «Вильгельма Теля», «Аиды», «Пророка» и особенно из его любимой оперы «Гугеноты». После того как заканчивался этот мини-концерт, все поднимались переодеваться к ужину, и Анри каждую минуту заглядывал к жене, настоятельно советуя ей одеться тщательнее. «Хорошенько приведите себя в порядок, Бебет, примите важный вид!» — говорил он ей, как нам это рассказывает ее правнучка. В скобках следует заметить, что это не вероятное уменьшительное «Бебет» приводит в замешательство. С раннего детства и в течение всей супружеской жизни оно преследовало сказочную женщину, у которой было все от принцессы из легенды.
Ужины были «веселыми, все много кричали, и сегодняшняя охота была главной темой беседы». Анри был не таким, как совсем недавно. Он мало уделял внимания жене. Вечера были немного тяжелыми; выйдя из-за стола, мужчины шли в курительную комнату, оставляя женщин в гостиной, где герцогиня Греффюль вязала до тех пор, пока не гасили свет. Тогда Элизабет вставала, садилась по очереди на все стулья, пока не оказывалась за роялем и пела под музыку грустное адажио.
«Иногда под каким-либо предлогом ей удавалось вырваться из гостиной и спрятаться за дверью курительной комнаты… где она старалась услышать дорогой голос любимого мужа. С удивлением она узнала, что в Буа-Будране большое место в разговорах занимает то, что касается обыденной жизни. И в первую очередь вопросы здоровья. Она вздрагивала каждый раз, когда слышала, как ее свекр произносил с довольным видом и с полураскрытыми глазами в знак высшего одобрения: «Это заслуживает очищения желудка».
Подобное заявление вызвало бы скандал в замке Шимей, где молодая виконтесса воспитывалась нежно любимой матерью, которая стократно возвращала ей эту любовь.
Когда граф Шарль Греффюль отдал свою душу Богу, Анри стал хозяином Буа-Будрана и, если он решил сохранить маленький замок с зелеными ставнями, с богатой мебелью немного в буржуазном стиле, то все же решил, что его явно недостаточно. Поэтому он добавил к нему огромный флигель, построенный с хорошим вкусом и крайней роскошью. «Это был, — скажет герцог де Ля Форс, — Версаль Великого Короля, сообщающийся уже не с маленьким замком в стиле Людовика XIII, а с буржуазным домом времен Короля- Гражданина».
Облавы Буа-Будрана стали после этого знаменитыми во всей Европе. На них убивали по пятнадцать тысяч фазанов в один день, так как Анри хотел видеть у себя только выдающихся стрелков, среди которых присутствовало неизменное трио королей, завсегдатаев больших французских охот: Эдуард VII, Альфонс XIII и один из лучших стволов Европы Карлос Португальский. Гам можно было также увидеть президента Республики Феликса Фора, элегантного, хорошо воспитанного мужчину, еще не знавшего о своей будущей кончине в объятиях прекрасной Мег Стенхайл.
Герцогиня Греффюль не следила за охотой, но она всегда председательствовала на ужинах, где ее грация, большие ясные карие глаза, очаровательная улыбка, ослепительные зубы и королевская фигура производили дивное впечатление. Герцог д'Омаль, неоднократно приглашавший ее в Шантий, говорил о ней: «Это лилия, которая может превратиться в лиану…».
Она завораживала художников. Фольгиер вытесал ее бюст в мраморе, Ля Гайдара написал с нее
