Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун

Итак, меня призывал сам король. Взволнованный до­нельзя, я облачился в лучшее свое платье, нанял модного парикмахера, а также выпил полгаллона [76] эля, и только после этого руки у меня перестали трястись. Отправляясь во дворец, я учтиво раскланялся со своими доброжелате­лями, пожелав в душе никогда более не встречаться с ними.

Представ перед августейшей четой, я согнулся в нижайшем поклоне и замер, не смея разогнуться, и лишь когда его величество обратился ко мне, я поневоле поднял го­лову.

— Я тебя уже где-то видел, молодой человек,— сказал король.— Такого великана забыть невозможно. Где это было? Скажи, тебе это лучше знать.

— Если будет угодно вашему величеству,— ответил я, удивляясь тому, что я еще способен не только что-то соображать, но и отвечать,— это было в королевской ча­совне.

— Ах, вот как, в королевской часовне! — улыбнулся король, и его смуглое лицо, с которого не сходило кислое выражение, стало почти симпатичным.— Приятно, что наш самый высокий и сильный подданный к тому же еще и добрый католик. Придет время — и оно не за горами, - когда вся Англия будет горда, исповедуя единственную, истинную веру!

Здесь король задумался и умолк. Я подумал, что на счет «единственной, истинной» он, конечно, хватил через край, но противоречить ему не стоит.

— Так вот он каков, наш добрый гигант Джон Ридд, - промолвила королева и выступила вперед, заметив, что ее царственный супруг погрузился в молчание,— добрый гигант, о котором я так много слышала от моей дорогой Лорны.

— Итак, Джон Ридд, — подхватил его величество, прервав размышления о «единственной, истинной», — ты сослужил великую службу королевству и нашей религии. Ты спас графа Брандира, доброго католика и благородного человека, но, самое главное, ты поймал двух подлейших псов, двух еретиков, и заставил их пристрелить третьего. Блистательно! Непостижимо! А теперь проси у нас всего, чего хочешь,— конечно, в пределах разумного. Итак, какое у тебя главное желание?

— Ваше величество, — сказал я, — матушка моя всегда считала и считает до сих пор, что поскольку я обучался в Бланделл-Скул в Тивертоне, я вполне имею право на дворянский герб. Герб — это то, о чем она мечтает.

— Каков молодец! Нет, каков молодец! — весело воскликнул король, обращаясь к королеве.— Скажи, парень, а в каком ты звании?

— Я фригольдер, — ответил я, несколько смутясь, - фригольдер в двадцать пятом колене. Мой далекий предок получил нашу ферму в дар еще от Альфреда Великого [77] , — так, во всяком случае, говорят люди. За последние три года мы сняли три добрых урожая и сможем заплатить за герб. Хотя, честно говоря, мне лично он не нужен.

— Будет тебе герб,— улыбнулся король. И тут же придя в восторг от собственного юмора, добавил: — Большой-пребольшой, подстать тебе. Неимоверно большой, ибо размеры его должны символизировать древность твоего верноподданного рода и многочисленность рати, которую ты поверг во прах.

И пока я размышлял над его словами, король сделал знак людям, стоявшим в дальнем углу комнаты, и они принесли ему небольшой меч. Затем король приказал мне опуститься на колени, что я и сделал, предварительно вытерев перед собою пыльный пол (жаль было пачкать совершенно новые штаны). Король легонько ударил меня по плечу лезвием меча и торжественно провозгласил:

— Встаньте, сэр Джон Ридд! [78]

Церемония столь изумила меня, что выбила из колеи окончательно. Я встал, беспомощно огляделся вокруг, но при этом почему-то вдруг в голове у меня промелькнула лукавая мысль: «Интересно, что сказали бы соседи Сноу, узнав про все это?» И тут же, противу всяческих правил придворного вежества, я сказал:

- Весьма вам обязан, сэр. Но что мне теперь делать с этим?

Глава 55 Сэр Джон снова дома

 Герб получился большой и цветастый. Перед тем, как приступить к работе, меня спросили, что следует изобразить на щите, но на все мои пожелания тут же махнули рукой. А я всего-то и хотел, чтобы на одной половине была породистая дойная корова, на другой — добрая лошадь, а внизу — стадо овечек. Так нет же: в одном углу оказался лен в золотом поле, несколько черных воронов — в другом (хотя я толковал о ржанках), и эдакий злющий кабан (или, как говорят поэты, вепрь) — в третьем. Я буквально взмолился, убеждая художников вставить хоть что-нибудь мирное, и они, сжалившись надо мной, согласились подрисовать пшеничный сноп в самом низу.

Герб привел меня в восторг, потому что даже у де Уичхолсов не было ничего подобного.

Все думали, что за работу заплатит король, но его величество наотрез отказался выделить на это хотя бы пенни. Выручила меня королева: узнав, что денег у меня осталось всего ничего, она сказала, что если герб дал мне его величество, то платить мне ничего не нужно и все расходы она возьмет на себя.

Лорна осмотрела герб с величайшей гордостью и сказала, что в его тени меркнет вся ее древняя слава. С той поры, полушутя-полувсерьез, она стала называть меня «сэр Джон», да так часто, что я, не выдержав, почти рассердился на нее, и от этого она вдруг ударилась в слезы, а я рассердился окончательно, но — на самого себя.

Деньги у меня действительно подходили к концу, и мысли о нашей ферме начали все более и более одолевать меня. Кроме того, мне не терпелось предъявить матушке свежеиспеченный герб и собственную персону. Я воспользовался влиянием, которое Лорна имела на королеву, и добился того, что мне дозволили, наконец, отбыть домой.

Вначале власти намеревались удержать меня в Лондо­не впредь до возвращения лорда Джеффриза после кровавых расправ, что он учинил в графствах, принявших учас­тие в мятеже, но судьба моя, сложившись столь счастливо, дала мне возможность воздержаться от встречи с лордом главным судьей, причем без пагубных последствий для себя, чему я был несказанно рад, потому что даже у лон­донцев застыла кровь в жилах, когда до них стали дохо­дить слухи о варварских пытках, какие его светлость применяет в восставшем краю.

Граф Брандир не знал, как выразить мне свою благодарность, — не только за спасение своей жизни, но и спасение того, что он ценил куда выше, — состояния, накопленного для лорда Алана.

Провожая меня в дорогу, Лорна плакала не переставая, и горе ее послужило мне лишней наградой за все мои прошлые невзгоды. Она надавала мне кучу подарков для матушки, Анни и Лиззи. Ей казалось, хотя она и не говорила этого вслух, что в моем отъезде не было никакой нужды, и я вполне мог бы задержаться до самой зимы, но я знал, что матушка, — да и не только она, а вообще все обитатели нашей фермы, — сочтут, что я, ссылаясь на выс­шие государственные интересы, провожу время в Лондоне в лени и праздности, соря деньгами налево и направо и надеясь, что урожай перекочует с поля в амбар как-нибудь сам собой, и что ничто не удерживает меня нынче вдали от дома, кроме жажды пустых приключений. Так, наверняка ворчали сейчас домашние, думая обо мне, но я был уверен, что попреки разом сменятся восхищением, когда я покажу им свой замечательный герб.

Так оно и вышло, и, более того, на Орском постоялом дворе был задан в мою честь грандиозный обед, в котором участвовал весь Орский и все соседние приходы. И если на следующий день я почувствовал себя несколько нездо­ровым, то это — от переизбытка добрых пожеланий и доб­рого вина.

Нет нужды говорить, что местные, так сказать, природ­ные джентри [79] долгое время смотрели на меня с откровен­ным презрением, видя во мне всего лишь наглого выскочку, Но мало-помалу до них дошло, что я не настолько глуп, чтобы вести себя с ними как равный с равными, что я, как и прежде, работаю на ферме, участвую в борцовских соревнованиях, по-прежнему