Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун

снимаю шляпу перед членами магистрата, — и тогда некоторые джентльмены искренне пожелали свести со мной знакомство. Когда же я, от всей души и безо всякой язвительности, поблагодарил их за эту честь и все же отказался от их компании, объяснив, что им будет неловко рядом со мной, а мне — рядом с ними, они пожали мне руку, заверив, что они на меня не в обиде, ибо в том, что я сказал, есть свой резон, и хотя, великодушно заявили они, им будет меня недоставать, они все же дождутся времени, когда я, став старше, смогу оценить себя по достоинству.

Наступила зима, но Дуны не бедствовали: двадцать овец в неделю, одного тучного быка, двух упитанных оленей, шестьдесят бушелей [80] муки, кроме того, эль, свечи и прочее, все что ни потребуется, получали они от нас и, казалось бы, зачем разбойничать, когда добыча сама идет в руки? Но нет, Дунам этого было мало. Они стали выговаривать своим данникам, что и мясо-то плохое, и масло прогорклое, и то не так, и это нехорошо, а однажды ночью Дуны совершили на нас очередной набег и похитили двух девушек из местных. Не успели мы опом­ниться после этого бесчинства, как нас потрясли иные новости, куда более худшие: в один из февральских вече­ров, часов около шести, вооруженные Дуны похитили жену арендатора Марджери Бэдкок и убили ее ребенка.

Глава 56 Чаша переполнилась. Второй штурм Долины Дунов

Осенью прошлого года, когда я был в Лондоне, край наш нещадно трясло и лихорадило. Несколько высших офи­церов из армии Монмута, которую этот горе-полководец бросил на произвол судьбы, не дождавшись кораблей из Франции, укрылись в эксмурских лесах. Среди них оказался некий майор Уэйд. Побывав в нашем доме несколько раз, он очень приглянулся нашей Лиззи. За три месяца до моего возвращения его захватили на ферме близ Брэндона. Фермер, давший ему приют, повесился от страха в ожидании ареста. Матушка же моя, благодаря сержанту Блоксему и его докладу, где наше семейство было представлено с самой лучшей стороны, избежала наказания.

Власти, преследуя нас за доброту и человечность, не желали палец о палец ударить для того, чтобы оградить нас от разбоя и насилия Дунов. Чаша нашего терпения переполнилась. Разве мужчина смеет называть себя мужчиной, когда его жена и дети предоставлены милости лю­бого чужака, поправшего родимый порог?

Фермеры, арендаторы, всяк мало-мальски способный носить оружие — эти люди потянулись ко мне, и мы стали собираться в кузне и в брэндонской пивной. Все сошлись на том, что руководство и организацию дела должен на себя взять я. Я посоветовал им идти за помощью в маги­страт, но люди, горько усмехнувшись, сказали, что бывали там и довольно часто. Я сказал, что не прошел воинской выучки, но они ответили:

— Постарайся возглавить нас в бою, а мы постараемся не разбежаться у тебя за спиной!

Ну что ж, это прозвучало убедительно, тем более, что горе Марджери Бэдкок я воспринял как свое собственное: давным-давно, много лет назад, еще до того, как я посту­пил в Бланделл-Скул, что в Тивертоне, я ходил с Мард­жери в воскресную школу и одно время даже всерьез мечтал, что когда-нибудь она станет моей возлюбленной и моей женой, хотя Марджери была на три года старше меня. И все же я не мог напасть на Дунов внезапно, без объявления войны: пока я был в Лондоне, они неукосни­тельно соблюдали договор. Ни мои близкие, ни наше хозяйство, — никто и ничто не подверглось их нашествию, — так мог ли я нанести им удар в спину, хотя за все свои кровавые подвиги они стоили самой страшной кары?

Между тем возбуждение среди моих земляков возрас­тало день ото дня, и когда я понял, что никакие отговорки и проволочки уже не помогут и за дело следует браться немедленно, я выдвинул следующее условие: пусть Дуны отпустят мистрисс Марджери и выдадут того, кто убил ее ребенка, в противном случае я стану во главе вооружен­ной экспедиции и сделаю все, чтобы стереть разбойничье гнездо с лица земли.

Но кто пойдет к Дунам, чтобы предложить им наши условия? Желающих не оказалось. Тогда я решил идти в долину сам, поскольку то, что на языке военных именуется «ультиматумом», было моей затеей.

Итак, однажды после полудня я появился у Ворот Дунов, без оружия и с белым флагом, сооруженным из Лиззиного носового платка. Двое Дунов, выслушав, что мне от них нужно, согласились без насмешек и пререканий схо­дить за капитаном при условии, что я останусь на месте и не стану вынюхивать и высматривать, какие есть проходы в их логово. Я с готовностью согласился. Помилуй Бог, любезные читатели, зачем мне это было нужно, когда эти самые проходы я и без того знал, как своих пять пальцев! Я остался ждать, где стоял, опустив одну руку в карман, перебирая там горсть зерна — образец для продажи на рынке,— а другой рукой опершись о скалу.

Часовые вернулись очень скоро, сообщив, что капитан Карвер явится на переговоры, как только выкурит трубку. Ждать пришлось долго. Наконец, в каменном проходе раздалось эхо тяжелых шагов и на свет Божий показался громадный Карвер Дун. Он не сказал мне ничего обидного, но взглянул с таким пренебрежением, что, право, лучше бы уж оскорбил самым черным словом.

— Чего вам надобно, молодой человек? — спросил он таким тоном, словно видел меня в первый раз.

Несмотря на ненависть, которую всколыхнула во мне его физиономия, я сдержался и кратко перечислил ему злодеяния, совершенные его молодчиками за последнее время, а также условия, на каких можно уладить дело. Иначе...

Карвер Дун презрительно усмехнулся. Отвесив мне издевательский поклон, он сказал:

— Сэр Джон, ваша бедная голова явно пошла кругом от той великой чести, что выпала на нее. Не в наших пра­вилах выдавать то, что принадлежит нам, а уж родственников — тем более. Мы не тронули ни вашей фермы, ни ваших женщин. Вы отняли у нас нашу королеву — мы вам и это простили. Мы позволили вам отлучиться из дому, спасти кузена-разбойника и вернуться домой с дворянским титулом. Чем вы отвечаете нам? Тем, что устраи­ваете великий шум из-за пустячной шалости наших юнцов. Негодяй вы неблагодарный после этого, вот вы кто!

— Нет, сэр,— смиренно ответил я,— я пришел к вам с миром именно потому, что хочу доказать вам свою благодарность. Сколько ни свершил я дурных дел на своем веку, они не идут с вашими ни в какое сравнение. Да, я похитил вашу королеву, но ведь это вы пытались уморить ее голодом, убив перед этим ее мать и брата. И потом — разве не ваши люди убили моего отца? Кто из нас лучше, пусть Бог рассудит, но я знаю, что ты подлый, низкий негодяй, Карвер Дун!

Последние слова вырвались из меня как бы помимо моей воли, и мне тут же стало стыдно, и я было уже хотел извиниться, но Карвер Дун, выслушав меня, сказал - с подчеркнутой надменностью:

— Ты сам выбрал свою судьбу, Джон Ридд, я предо­ставил тебе для этого все возможности. Я всегда делаю все, что в моих силах, для тех, кто низко пал, но, должен тебе признаться, сэр Джон, или как там тебя, ниже тебя в моих глазах не падал еще никто!

И это — мне, мне, который на всю жизнь усвоил главное правило: выплачивай каждому то, что должен, выплачивай до последнего пенни. Земля закачалась у меня под ногами от такой несправедливости. А с каким презрением он сказал мне «сэр Джон», низведя меня до уровня жалкого ничтожества!

- Прощай, Карвер Дун,— сказал я, стараясь говорить спокойно.— День нашей мести — не за горами.

- Болван, он уже настал! — неожиданно воскликнул Карвер, метнувшись в сторону, в нишу скалы прямо у входа.— Огонь! 

Живость и ловкость, обретенные мною во время борцовских баталий, в тот день спасли мне жизнь. Едва последнее слово сорвалось с губ Карвера, как я уже был за скалой. Все произошло так быстро, что те, кто целился в меня, не успев сообразить, что перед ними уже никого нет, спустили курки, и оглушительный