— Где ее содержат? — спросил Эйден и, как только Джинни рассказала ему, бросился вон из дома.
Сторм слышала, как он отцепил от автобуса заднюю «гаражную» часть и завел двигатель. Она подошла к эркеру и увидела, как он сдает задом по подъездной дорожке.
— Он в шоке, — тихо проговорила она, когда к ней подъехала миссис Лэнгли и положила свою ладонь ей на руку, чтобы успокоить.
— Его переполняет чувство вины, — сказала Джинни.
— И это тоже, — согласилась Сторм.
Он снова бежал, но на этот раз не от чего-то, а к чему-то. Точнее, к кому-то. И это само по себе доказывало, как много значила для него Клодетт. Трудно закрыть на такое глаза.
Пытаясь не чувствовать себя брошенной, Сторм играла с Бекки и получала от этого настоящее удовольствие, но все же… «Ради всего святого! — осадила она себя. — Он же уехал проститься с матерью своего ребенка. Конечно, он останется с ней, пока она не уйдет, но потом ему будет нужен кто-то для утешения». И она пообещала себе, что будет рядом, когда это случится.
Разумеется, Сторм понимала, что вряд ли он вернется за ней. Но за дочерью — точно вернется. Чего она не понимала до сих пор — это как сильно Эйден любил Клодетт, пока не увидела его реакцию.
На стене в кухне зазвонил телефон, перепугав Сторм, зато ее реакция рассмешила Бекки. Джинни ответила, с минуту поговорила, а потом бросила трубку так, что та осталась висеть и постукивать о стену.
— Что там? — спросила Сторм.
— Она проснулась. Клодетт вышла из комы.
Миссис Лэнгли безудержно рыдала, и, хотя слезы ее должны были быть слезами счастья, Сторм подумалось, что больше они похожи на слезы глубокой скорби. Бывают в жизни противоречия.
Это должны были быть слезы радости, и такими они и будут. У Бекки будет мама, а Эйден… Сторм понятия не имела, что он будет делать теперь, когда Клодетт выздоровеет — останется в Кейп-Мэй или вернется в Салем. Но где бы он ни был, наверняка Клодетт и Бекки будут с ним.
Внезапно она почувствовала себя пятым колесом. Какой же она ужасный человек, раз думает о себе, когда кто-то, кто едва не умер, возвращается к жизни? Все это означало, что здесь ей не место.
— Мне пора, — сказала Сторм.
— Нет! — воскликнула Джинни, снова беря ее за руку. — Ты не можешь бросить Эйдена. Сейчас ты будешь нужна ему больше, чем когда бы то ни было.
— Нет, Джинни. Вы же сами все видели. Ему нужна Клодетт.
— Вот, возьми. Это ключи от моей машины. Поезжай в хоспис и посмотри, что на самом деле происходит. Поговори с Эйденом. Познакомься с Клодетт.
— А вы разве не хотите поехать? — растерянно спросила Сторм.
Миссис Лэнгли вздрогнула.
— Может быть, позже… когда вы вернетесь… если все будет в порядке. Может, и поеду. У меня плохое предчувствие.
— Джинни, ваша дочь вернулась. К Бекки вернулась мать.
Женщина похлопала Сторм по руке.
— Я уже стара и видела много смертей на своем веку. Понимаешь, я целый год смотрела, как умирает моя Клодетт. Больше не могу.
— Все кончено. Она будет жить.
Джинни покачала головой и стала смотреть в окно.
Сторм умылась и наложила легкий макияж с помощью того, что носила в сумочке. Хорошо, что она принесла сумочку в дом, иначе водительские права испарились бы вместе с автобусом.
Колдун терся у ее ног. Черт возьми, котенка тоже бы здесь не было, если бы Бекки так не привязалась к нему.
— И опять у нас нет ни кошачьего корма, ни наполнителя для тебя, Колдун. Перед поездкой сбегаю в магазин. Учитывая обстоятельства, думаю, новая переноска лишней не будет.
Вернувшись в гостиную, Сторм снова увидела эту непостижимую муку в глазах Джинни.
— Клодетт вышла из комы, — повторила она, — и скоро поправится.
— Ты продолжай так думать, милая. Бог свидетель, кто-то должен.
Сторм представления не имела, зачем ей надо ехать в хоспис, но в глубине души знала, что должна.
Глава 40
На долю секунды Эйден дал себе удивиться, что кухонные шкафчики не распахнулись и не изрыгнули из себя содержимое, когда он ударил по тормозам на парковке возле хосписа. В следующий миг он уже бежал сломя голову по асфальту.
Медсестра на первом этаже отправила его на четвертый. Там на таком же сестринском посту ему дали номер палаты Клодетт. Эйден сомневался, что готов ее увидеть, тем более в коме.
Когда он вошел в дверь, голова закружилась так, что, казалось, вот-вот нагрянет обморок.
Эйден моргнул, чтобы прогнать галлюцинацию.
— Привет, Эйден, — сказала Клодетт, — я тебя ждала.
Ладно, не галлюцинация. Чудо.
— Ты… ты была в коме.
— Так мне и сказали.
— Я думал… я так рад, что ты пришла в себя.
Она выглядела болезненно слабой, кожа под ногтями была фиолетовой.
— Все равно ты не можешь быть так же счастлив видеть меня, как я тебя, — сказала Клодетт. То, как она дышала, вызывало тревогу. — Представляю, какой это для тебя шок.
Он ведь до сих пор к ней даже не прикоснулся! Шагнув ближе к кровати, Эйден поднял ее руку и поцеловал.
— Никогда в жизни я не был счастливее.
Он пытался не обращать внимания на кости под тонкой, почти восковой кожей руки.
— Ты нашел нашего ребенка. — Радость отразилась в каждой черте лица, которое он едва узнавал, но блеск в ее глазах был прежним.
— Откуда ты знаешь, что я ее нашел?
— Я пыталась привести тебя к ней.
— Погоди. — Эйден легонько сжал ее ладонь. — У меня голова кругом от всего.
Перегнувшись через перила у кровати, он поцеловал Клодетт. Вошла медсестра, опустила перила, и теперь Эйден мог сидеть с ней рядом.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.
— Учитывая обстоятельства, очень даже ничего.
— Что ты имела в виду, когда сказала, что пыталась привести меня к ней?
— У тебя когда-нибудь было такое, будто смотришь на себя со стороны? Вне своего тела? — спросила Клодетт. — У меня, кажется, несколько раз было. Я видела, как мне делали кесарево сечение. Я парила прямо над своим телом и видела, как из меня вытаскивают нашего ребенка. Какое-то время я оставалась возле кувеза[49] и наблюдала, как она становилась крепче, сильнее. Она родилась недоношенной. Я с ней разговаривала и надеялась, что она меня слышит или хотя бы как-то чувствует. И оставалась рядом, пока ей не разрешили поехать домой с моей мамой.
Вдруг Клодетт как будто снова вернулась в свою кому, и Эйден заорал, зовя на помощь, но она открыла глаза.
— Потише нельзя? Тут люди умереть пытаются.
— Не смешно.
