Уж на что был невозмутимым Барабанщиков, но и он вслед за мной начал нервничать. Александр Маркирьев решил нас успокоить:
— Товарищ командир, вы не волнуйтесь, прилетим вовремя. Мой «Иванушка», как норовистая лошадь — вначале брыкается, а потом как побежит — не удержать!
Хорошо, что его шутка частично оправдалась, и мы все же вовремя подошли к цели, но более чем на 3500 метров подняться не смогли. Так на этой высоте и полезли в огонь первых яростных орудийных залпов зенитной артиллерии и получили «полную порцию», какая достается бомбардировщику над хорошо прикрытой целью.
Надо было видеть, как умело, с большой выдержкой вел корабль Маркирьев. Он будто не обращал внимания на то, что творится вокруг, но видел все. Каждое движение его рук, каждый маневр самолетом точно отвечал на действия зениток и прожекторов. Если разрывы снарядов среднего калибра начинали приближаться спереди и рвались на уровне нашего самолета, он уменьшал скорость, стараясь не лезть в их гущу, терял высоту, чтобы находиться ниже слоя разрывов, но когда вспышки рвавшихся снарядов были рядом, резко нажимал ногой на педаль, давал полный газ, отжимал штурвал, огибал разрывы и снова ставил самолет на заданный курс. Но вот широкий серебристо-голубоватый сноп света внезапно обволакивает наш самолет, а вслед за ним как штыки пронзают металлическое тело машины добрый десяток прожекторов с тонкими и очень яркими лучами. Самое время резким маневром уклониться, скольжением вывести самолет из перекрестия прожекторов, но этого сделать нельзя: штурман начал прицеливание для сбрасывания зажигательных бомб. Нервы у всех на пределе. Только Василий Барабанщиков не шелохнется, склонившись над прицелом.
— Не болтайтесь! — требует он.
Самолет все сильнее и сильнее вздрагивает от рвущихся вблизи снарядов, иногда их осколки дробью бьют по обшивке, время тянется бесконечно долго. Наконец Барабанщиков распрямляется, закрывает слезящиеся глаза.
— Все, можно уходить в сторону.
И не успевает договорить эту короткую фразу — самолет резким разворотом с потерей высоты и скольжением выскакивает из сфокусированного на нем пучка лучей прожекторов.
Еще двадцать долгих минут мы кружим рядом с целью, управляем самолетами, освещающими цель, следим за результатами бомбардирования. Не один самолет после нас попадает в такую же переделку, в какой побывали мы, но все же им перепадает меньше — бомбардировщики делают свое дело умело, некоторые из них обрушивают на прожекторы и зенитные батареи большое количество малокалиберных бомб. На короткое время гаснут прожекторы, перестает стрелять артиллерия. Но вот через двадцать минут вспыхивает несколько фотобомб — это самолет гвардии капитана Дмитрия Кузнецова сфотографировал цель. Все отбомбились. Ложимся на обратный курс.
Маркирьев показал себя в этом боевом вылете отличным летчиком. Через несколько дней он первым из молодых командиров кораблей был назначен на должность командира отряда.
В начале октября к нашему штабу полка в Ново-Вилейке подошел пожилой человек из местных жителей и, обратившись к часовому (он говорил по-русски, но с сильным акцентом), спросил, может ли он видеть командира.
Это был лесник Михаил Томашевский из близлежащего лесничества. Он рассказал историю, очень заинтересовавшую нас.
— Как-то ночью я, как всегда, плохо спал и вдруг услышал, что где-то невдалеке загудела артиллерийская канонада. Пойду, подумал я, погляжу, как пасется конь, а заодно и посмотрю — может, уже пришли русские. За мной увязался сынишка Тадеуш. Когда мы подходили к поляне, где паслась лошадь, над нами пролетел большой горящий самолет и упал в лесную чащу. Не успели мы с Тадеушем и слова сказать, как раздался взрыв. Мы с сынишкой упали на землю. Вначале я подумал, что взорвалась бомба, а потом догадался, что взорвался самолет. Мы поднялись с земли и увидели, что с неба, в стороне, падает что-то белое. Потом послышался треск сучьев. Мы побежали на этот шум и вскоре набрели на лежащего человека. Когда мы стали к нему подходить ближе, он с трудом приподнялся и спросил, кто мы. Я остановил мальчика, а сам подошел ближе к лежащему и сказал, что я местный лесник.
Тогда человек сказал мне, что он из сбитого советского самолета и что он ранен, и спросил, не видел ли я поблизости его товарищей.
Я ответил, что никого не видел. Тогда он попросил меня спрятать его от немцев, пока он немного окрепнет и у него заживут раны.
Мы с сыном в чащобе леса сделали из хвойных лап небольшой шалашик, настелили сена и спрятали там раненого летчика. Он нам сказал, что его зовут Михаилом Степановым.
На следующий день мы с моим соседом, Яном Влодзяновским, пошли к сгоревшему самолету и на пожарище нашли четырех сгоревших летчиков. Всех их мы захоронили в лесу, за могилой мы и теперь ухаживаем.
Михаила Степанова мы своими средствами — травами и настойками — лечили от ожогов и ран, а когда похолодало, спрятали его в сарае на сеновале. Скоро он поправился, окреп и попросился к партизанам.
Мы с ним попрощались, как с родным, и он с партизанами ушел в леса. Хочется мне с ним повидаться…
Так мы узнали, что произошло в ночь на 6 июля с нашим отважным комсомольским экипажем гвардии лейтенанта Бориса Кочеманова.
Известие взволновало весь полк. В лесу на могиле Кочеманова побывали все, небольшой холмик засыпали цветами. Комсомольцы предложили на средства личною состава полка установить экипажу Кочеманова памятник. Все поддержали предложение. Посоветовавшись, решили перенести останки на холм рядом с людной дорогой, что извилистой лентой лежит между Вильно и Ново-Вилейкой.
Когда памятник-обелиск и надгробная плита с барельефами комсомольцев Б. П. Кочеманова, А. И. Блинова, Д. Н. Малкова и Г. Г. Затыкина были готовы, из Ленинграда приехала девушка-комсомолка, с которой у Бориса Кочеманова была большая и нежная дружба с тех дней, когда мы участвовали в снятии блокады. Она привезла свои стихи на смерть друга.
В один из погожих, солнечных дней у свежевырытой на холме могилы был выстроен весь личный состав полка. Огромную поляну возле холма заполнили люди из близлежащих деревень.
К подножию холма подъезжает большая автомашина, борта ее окаймлены красно-черным крепом. Боевые товарищи снимают кумачовые гробы с останками Кочеманова, Блинова, Малкова и Затыкина и на руках переносят их к братской могиле. Короткий митинг.
Один другого сменяют выступающие гвардейцы. Они говорят о том, как верно и беззаветно служили Родине погибшие боевые друзья, клянутся беспощадно мстить и уничтожать гитлеровских захватчиков до полного их разгрома.
Склоняется наше алое гвардейское знамя полка. Тишину прорезает троекратный залп из автоматов. Гвардейцы один за другим бросают горсти земли в могилу, и вот вырастает у обелиска холмик, на который возлагается надгробная плита.
Полк торжественным маршем проходит у могилы я уходит к аэродрому.
С наступлением вечерних сумерек на могучих кораблях боевые товарищи Кочеманова понесут бомбы к целя в тылу врага.
В зимние месяцы 1945 года боевая нагрузка на экипажи полка все возрастала, изменялись и условия, в которых приходилось летать.
Гитлеровцы не только бомбили наши аэродромы, но и все время барражировали в районе цели и на маршрутах, по которым мы летали в Восточную Пруссию а порты Прибалтики. Немецкие истребители вновь стали применять свой старый тактический прием. 16 января при возвращении с бомбардировки Инстенбурга экипаж гвардии лейтенанта Сычева, с которым в качестве контролера летал штурман полка Василий Федорович Барабанщиков, привел «на хвосте» вражеский истребитель. И когда самолет уже снижался для посадки, немец на малой высоте сзади в упор расстрелял его. Самолет на наших глазах вспыхнул и упал на взлетной полосе. Вместе с командиром корабля гвардии лейтенантом В. Н. Сычевым погибли гвардии майор В. Ф. Барабанщиков, гвардии лейтенант С. Н. Холод, старший техник-лейтенант Е. И. Муратов и гвардии сержант В. С. Трегубов. Мы очень тяжело переживали эту потерю. Еще одна могила
