— Обсуди, раз такой порядок. Панькин-то обещал прибавку, да сколько раз пообещает, столько и забудет. — Манефа помедлила и добавила. — Ну, может, он и не забывал, а Митенев был против. Он ведь у нас жом! Ты с него и начни, сперва его обработай. А правление-то согласится, я знаю.
— Хорошо, хорошо, — заверил Климцов.
Когда Манефа вышла, он вспомнил другую просьбу — Феклы Зюзиной — об электродойке. На заседании правления вопрос об этом решили положительно. Но Климцов был уверен, что устанавливать электроаппараты в старом коровнике неразумно. Конечно, то, что доярки требуют облегчения труда, вполне законно. Да и в городе на одном из совещаний нового председателя критиковали за дедовские методы в животноводстве, будто он, Климцов, внедрял их…
Видимо, строительство коровника откладывать больше нельзя. Если не заложить его теперь, через несколько месяцев непременно возникнет потребность строить что-то другое, не менее важное, и тогда затея с коровником будет опять отложена, — размышлял Климцов. — А где строить? Рядом с нынешним? А может, целесообразно возводить его в другом месте? И где взять материал, если лес, заготовленный впрок, пущен в дело? Впрочем, не весь. Есть еще штабель отличных бревен, припасенных для постройки колхозной конторы. С этим можно и подождать…
3
Иван Данилович засиделся в правлении и пришел домой уже около десяти часов. Сын Гришка спал, жена стояла у стола и что-то кроила из пестрого ситца. Скинув сапоги, Климцов походил взад-вперед по комнате, ощущая, как домашнее тепло просачивается под рубашку.
Тамара, положив ножницы, тихо спросила:
— Что долго?
— Да все дела.
Тамара собрала со стола разрезанные куски ткани и, подойдя к мужу, обняла его.
— Скучно мне. Ты приходи пораньше.
— Ну-ну, ладно, — тронутый неожиданной лаской и этим признанием жены, пообещал Иван Данилович и посмотрел на детскую кроватку.
— Лег-то вовремя?
— В девять. Убегался. Подружился с соседскими детьми, еле домой зазвала.
— Ну пусть спит. Перекусить бы.
— Сейчас соберу. Чайник горячий. Да, чуть не забыла, там для тебя есть сюрприз, — жена многозначительно улыбнулась и принесла из сеней сверток, развернула его. В нем оказалась свежая семга. Иван вскочил со стула, точно ужаленный.
— Это что такое? — возмутился он.
Жена прикрыла ему рот ладонью.
— Тише, разбудишь сына. Принес какой-то рыбак.
— Какой рыбак?
— Не знаю. Он не назвал себя.
— И ты приняла? Какая неосторожность! Ты понимаешь, что ты наделала?
— А что? Разве ты не просил его принести?
— Конечно, не просил! И не собираюсь просить. Это знаешь что, друг мой? Взятка!
Тамара совершенно растерялась.
— Да кабы я знала, Ваня! — наконец вымолвила она.
— Ну ладно, расскажи, какой он из себя.
— Ну… такой… среднего роста, в резиновых сапогах, чернобородый. Нет, скорее, седобородый… Глаза большие, темные, вроде цыганские…
— Старый?
— На вид лет пятьдесят или побольше.
— И что сказал?
— Сказал, что принес тебе рыбу и все…
— Эх, Тамара! Надо было взашей гнать его с таким подношением! Семга — рыба строгого учета. Это, наверное, браконьерская или украденная из улова на тоне. Ну ладно, ты не очень расстраивайся. Выясним, кто принес. Меня, видишь ли, прощупывают, беру ли я подарки. Люди ведь разные. Больше, конечно, хороших, но есть и прохиндеи: ищут для себя всякие лазейки да выгоды. Прошу тебя, впредь никаких приношений не принимай. Поняла?
— Как не понять, Ваня…
— Ну вот и ладно. Будем ужинать.
Пришла мать, Екатерина Прохоровна, почаевничать. По расстроенному виду снохи она сразу догадалась в чем дело.
— Тут приходил Степан Сергеев. Я в окно видела, — сказала она будто между прочим.
— Степан Сергеев? — с живостью спросил сын. — Ну завтра я с ним поговорю.
— Поговори-ко, поговори. — В словах матери Иван уловил одобрение. — Чего принес-то? Семгу, поди?
— Семгу.
— Ты ведь не просил!
— Была нужда!
— Проверяют тебя, Иван. Не попади впросак, — посоветовала мать. — Степан-то нехороший мужик. Раньше, бывало, все, что плохо лежит, тянул к себе. А и теперь лучше не стал. В колхозе работать не хочет — больным сказывается, а для себя ловит рыбу на озерах и продает. Деньги копит. Одним словом, живет единоличником. Панькин с ним немало крови попортил. Вот теперь и тебя стал обхаживать…
Тамара потупила взгляд. Ей было стыдно, что она подвела мужа.
Придя утром на работу, Климцов сразу же послал за Сергеевым и, пока он не пришел, хотел было заняться делами. Но тут в кабинете появился олений пастух Василий Валей.
В последние годы он сильно постарел и пасти колхозное стадо в двести с лишним оленей ему стало не под силу. Он сидел в чуме или ловил рыбу на ближнем озерке, а заботу о колхозном и личном стаде переложил на двух своих женатых сыновей.
— Здравствуй, Василий Прокопьевич. Зачем прибыл? Как наши олешки? — поинтересовался председатель.
— Худо, ой, худо! — сказал Валей, держа наготове какой-то узелок.
— Почему же худо?
— Да вот, смотри сам…
Валей развернул на приставном столике узел. Иван Данилович увидел на раскинутой тряпице какие-то странные сморщенные серые комочки, издали напоминающие недосушенные грибы.
— Что это? — удивленно взглянул на него Климцов.
— Уши. Олешков уши… Пали олешки, а я уши привез, — ответил пастух.
— Как пали? — встревожился Иван Данилович. — Почему? И при чем тут уши!
— Считай… Двадцать олешков пало… Ой, худо, председатель! — Валей сел на стул, печально глядя на разложенные на тряпочке оленьи уши.
— Ну, а уши-то ты зачем привез? — раздраженно спросил Климцов.
— Всегда привозил. По ушам списывали олешков, чтобы на мне не висели…
Чертовщина какая-то! — рассердился председатель. От ушей нехорошо попахивало.
— Заверни и вынеси отсюда, — распорядился Климцов.
— Ты сперва пересчитай, а потом я вынесу, — не двинулся с места Валей.
Иван растерялся. Известие о падеже оленей неприятно поразило его. Он позвал на помощь Митенева.
— Вот, Дмитрий Викентьевич, — сказал он главбуху. — Валей привез оленьи уши. Надо, говорит,
