кофейным прибором и сладостями. Пока на столе расставлялись чашки и прочее, некоторое время все молчали, но Хотланд не выдержал:
– Ну, хорошо, но что мы тогда должны делать? мебель из себя изображать?
– Зачем же? – Алексей Петрович тоже улыбнулся, – вы можете задавать ей любые вопросы… только по-английски.
– Она не понимает английского! – Гарри опять развел руками и рассмеялся.
– Как? – впервые нарушил молчание Дик.
– Я не знаю, как, Дик, – ответил Гарри, сразу посерьёзнев, – Механизм амнезии плохо изучен, – и опять развеселился, – Это не я говорю, это говорят врачи… специалисты.
– Лиза, – обратился Алексей Петрович к уходящей уже девушке.
– Принесите еще чайник и чай в пакетиках. Она не будет кофе, – последнее он сказал по- английски.
– Почему? она любит кофе… любила, – горячо, но нерешительно вставил своё мнение Дик.
Алексей Петрович посмотрел на него, но ответом не удостоил, а обратился уже ко всем сразу:
– Давайте договоримся, вы можете задавать ей любые вопросы, но только по-английски. Это, прежде всего, относится к вам, – он посмотрел на Алекса.
– А что я? Я молчу.
– Ну и прекрасно… а переводить вопросы буду я… и должен предупредить, что при первом же подозрении, что происходящее может ей повредить, свидание будет прервано…
– И никаких импульсивных телодвижений, – строго глядя на Дика, помог коллеге Гарри.
Энн вошла в комнату в сопровождении своего лечащего врача – скромной женщины среднего возраста. Обе поздоровались и присели за стол на свободное место, как раз посередине.
– Здравствуйте Аня, – совсем уже другим голосом начал Алексей Петрович, – Мы совсем замучили вас медицинскими комиссиями, но, что поделаешь? вас же надо лечить. Это группа американских врачей из Нью-Йорка. Ну, Гарри, психотерапевта, вы уже знаете…
– Из Нью-Йорка? Я выражаю вам своё соболезнование, господа, вас постигло большое несчастье… надеюсь, никто из ваших близких не пострадал?
Все очень внимательно смотрели на Энн. Алекс удивленно покачал головой – он видел её всего несколько раз, на бегу, но запомнил обычной американкой, теперь она совершенно чисто говорила по- русски, без малейших признаков иностранного акцента. Даже по манере говорить и мимике складывалось полное впечатление, что эта девушка родилась в Москве или в Рязани, в крайнем случае.
Алексей Петрович перевел слова Энн, добавив от себя, что она имеет в виду события 11 сентября сего года. Он правильно сделал, что добавил, потому что Хотланд с Диком, пораженные переменой, произошедшей с Энн, забыли об этом эпохальном событии, хотя прошла всего неделя.
– Вы что, даете ей смотреть ТВ? – живо откликнулся Гарри, – Ей это не повредит?
– Почему бы нет? ничего страшного, – после этого Алексей Петрович повернулся к Энн и «перевел», – Спасибо за заботу, у них лично всё в порядке.
Энн удовлетворенно кивнула головой.
– Не хотите ли кофе?
– Если можно чашку чая, пожалуйста. С детства не люблю кофе…
– сказав это она смутилась. Какое детство? когда она помнила не больше полутора месяцев своей жизни?
Женщина лечащий врач сразу начала излагать по памяти историю болезни Энн. Она говорила не громко, опустив глаза, как будто обращалась к вазе с печеньями, только изредка взглядывая на американцев, на каждого в отдельности. Алексей Петрович переводил почти дословно, лишь изредка путаясь в медицинских терминах. Закончила женщина практически на полуслове, но сразу распрямилась, тряхнула слегка крашенной в цвет седины короткой прической и выжидательно повернулась к Алексею Петровичу. Тот кивнул ей головой, перевел последнюю фразу и обратился к американцам:
– Теперь прошу вопросы… – поскольку те в растерянности молчали, добавил, – Спросите хоть что- нибудь, может она ваши голоса узнает, интонации…
Не узнала. И вообще это свидание получилось весьма напряженным и тягостным. Хотланд задал ряд вопросов научного характера, рассчитывая зацепить память об образовании. Алексей Петрович переводил довольно точно. Энн понимала вопросы, отвечала и даже не затруднялась с терминологией, но объяснить, откуда собственно она имеет эти знания, она не смогла. Дик, напротив, решил давить на чувственность и лирические воспоминания, Энн ответила, что никогда не бывала в Америке и ей трудно судить о тамошней жизни. Собственно всё было ясно. Для вида еще поговорили о чём-то медицинском и разошлись.
Гарри, даже не спрашивая ни у кого согласия, уселся в машину с остальными и велел отвезти его в посольство. Он сидел на переднем сидении, полуобернувшись назад, и травил разные анекдоты и байки из жизни иностранных разведок в России, особенно израильской. В этих историях бедные евреи всё время попадали в неловкие положения с бедными родственниками из аборигенов. Алекс искренно и смачно хохотал, Дик тоже хихикал для приличия, Хотланд же только улыбался, но думал о другом. Улучив минуту затишья в бурном веселье Гарри, он задал вопрос:
– Гарри а это… происшествие с Энн никак не связано с 11-ым сентября?
– Русские тоже так думают, ну и пусть думают. Ерунда это всё – никакой мистики в природе не существует, всё в жизни, особенно в политике, имеет реальные корни. Я всю жизнь в разведке и знаю, о чем говорю.
– Послушайте, Гарри, а нельзя всё-таки сделать что-нибудь… перевести её к нам, в Нью-Йорк? Может быть, через Госдеп попробовать…
– Хотланд, дружище, – Гарри мгновенно поменял выражение лица на крайне серьёзное и даже злобное, – Вы и так уже устроили нам незапланированный геморрой по дипломатической линии… эти двое тут так, с боку припеку, а вы… вот лично вы, – он грубо ткнул палец в грудь Хотланду, – Вы нарушили закон, не только России, но и Штатов. Так что, скажите спасибо, что мы замяли это дело… сидите в своём Нью- Йорке тихо и никаких жалоб! – он опять вдруг резко повеселел, – Кстати, похожий случай был на Ближнем Востоке – Моссад направил одного чудика в Сирию…
Когда этого весёлого парня высадили на Садовом кольце, возле американского посольства, все, даже Алекс, вздохнули с облегчением.
На следующий день Хотланд с Диком покинули территорию России. Они улетели в Нью-Йорк ни с чем. Алекс задержался в Москве по каким-то своим делам.
Энн после обеда еще проходила процедуры физиотерапии и встретилась с Егором только за ужином. Егор ел с аппетитом, но Энн поковыряла чуть-чуть в своей тарелке и отложила вилку.
– Егор, я не могу уже здесь… почему они меня мучают? Я хочу домой.
Егор чуть не подавился куском рыбы. Он посмотрел на Энн, думая о том, как, интересно, она представляет себе их дом? но ответил весело и беззаботно:
– А я ничего… мне даже нравиться стало.
– Если ты будешь надо мной смеяться… – она не знала, что будет, если будет вот это «если» и ничем не продолжила. Ей захотелось плакать.
– Ну, что ты, Аня, я… я нисколько не смеюсь. Какой тут смех. Дело в том, что положение наше с тобой слишком странное… Мы с тобой оба помним себя только здесь, в клинике, как мы будем общаться с другими людьми? с теми, что нас знали раньше? Хуже всего то, что одни будут говорить одно, другие другое, мы им на слово будем верить?
– Рано или поздно это положение кончится.
– А вот этого я боюсь больше всего, – теперь уже совсем искренне сказал Егор.
– Мы такие же люди, как все. Я всё вижу, всё понимаю…
– Мне кажется, чем дольше мы здесь пробудем, тем лучше, – в этом Егор был опять совершенно искренен, – Впрочем, не думаю, что это будет так, Алексей Петрович сказал мне, что нас скоро уже выпишут.
– Скорей бы. Мне каждый день здесь мука какая-то.
После ужина они погуляли по двору, посидели на скамеечке под кленами, посмотрели новости по телевизору. Сколько-нибудь интересных передач или фильмов в тот вечер не было, и они разошлись по
