быть… и Корвер подтвердил.
– Всё может быть. И Корвер себе на уме – мягко стелет, да жестко спать после него. В наш период античности он вставил свою Римскую империю. Всё это выглядело очень красиво, но мы прекрасно понимали, к чему он клонит и заложили ему на следующее тысячелетие мину замедленного действия – новую религию. Наверно, это было нашей ошибкой. С одной стороны, мы здорово навредили Корверу – результаты первого тысячелетия новой эры должны были быть совсем иными, но с другой – эти красивые для нас результаты сыграли с нами же злую шутку. Мы проиграли тендер. Корвер остался главным проектировщиком второго тысячелетия.
– Но этого не может быть. Азимир говорил про законы Нави…
– Может, как выяснилось. Решение принимается в Нави после подачи всех материалов обеими сторонами. Как это происходит, никто не знает. В тот раз, может быть, сыграло роль слишком большое наше преимущество во Внутреннем мире или сказались успехи духовного христианства во Внешнем, понять трудно, но факт остается фактом – Корвер выиграл.
– Но равновесие соблюдается в любом случае?
– Да Аня, в любом, но сейчас равновесие по двум мирам доведено до маразма. Слишком велика поляризация. В красном мире сама Справедливость стала излишней, а здесь у вас все понятия вывернуты наизнанку. Пузырь лжи разросся до катастрофических размеров. Вы живете в вымышленном мире, перепутав понятия добра и зла.
– Непонятно…
– Попробую объяснить. Для того, чтобы восстановить преимущество, Корверу пришлось пойти на небольшой обман – используя справедливейшую идею христианства, он создал церковь – военно- политическую организацию с совершенно противоположными целями. Для того, чтобы это прошло незамеченным, человечество попросили кое о чем забыть, потом еще кое о чем, и еще… В результате, к концу шестнадцатого века вся история человечества оказалась переписанной заново, причем, в спешке это получилось коряво и неумело, но никто почти не обращает на это внимания. Вы же сейчас сделаете круглые глаза, если я вам скажу, что вы ничего не знаете о том, что происходило в первом тысячелетии?
– Ну почему, я замечал. Особенно в истории России… тут даже не белое пятно, а пропасть целая.
– Но есть же документы, – попыталась возразить Анна, – памятники архитектуры…
– Нету, Аня, нету. Ни одного подлинного документа моложе шестнадцатого века в обороте нет – только поддельные копии. А памятники эти совсем другому… Давайте не будем сейчас ломать копья, просто поверьте мне на слово. Всё это сплошная ложь, и нужна она для того, чтобы поддержать вымышленную картину мира, оправдывающую существующий миропорядок. Одна ложь тянет за собой другую. Образовался огромный всемирный нарыв лжи, и если он не будет вскрыт при смене тысячелетий, мне даже страшно подумать, что может быть. Даже сейчас правда приведет людей в состояние шока, а если это будет продолжаться дальше?
– Ну, а мы-то, что можем сделать?
– Многое, Аня, многое. Вы можете изложить в отчетах свои эмоции, только этот язык и понимает Навь. Вы оба на это способны, поэтому вас и выбрали. Москва и Нью-Йорк – центры диаметрально противоположных взглядов на жизнь, оба этих взгляда вы должны отразить, исходя из нашего видения мира. Люди Корвера тоже своё мнение выскажут.
– Азимир им устраивает такие же встречи, как Корвер нам? – немного нелогично ушла в сторону от темы Анна.
– Азимир Учитель, а не «Князь мира сего», он приходит без дешевой помпы. Он не является в виде Змея рыкающего или старца с нимбом на голове. Там всё проще. Кстати! Совсем забыл, он же тебе, Егор, подарок передал, – при этом, Тихон клюнул носом в скатерть и отошел в сторону. На этом месте появилась картонная коробка папирос «Казбек» и старинная фанерная коробка спичек.
Егор открыл пачку и улыбнулся. Там не хватало двух папирос. Анна заинтересовалась толстыми необычными спичками. На этикетке был изображен самолетик с коротенькими крыльями, похожий на толстую сигару, Она прочла надпись на этикетке вслух:
– «Истребитель И-16. Сталинские соколы на страже мира». Это намек… только не понятно на что, – она задумчиво чиркнула спичкой и поднесла её горящую Егору, – Хорошие спички.
– И папиросы… сейчас таких не выделывают. А намек это мне… на один чисто теоретический разговор.
А Тихон между тем продолжал:
– … И нет никакой необходимости являться для разговоров в каком бы то ни было материальном теле. И точки перехода не нужны – это можно сделать где угодно.
– А что есть еще такие точки? – научная любознательность всё-таки не давала Анне покоя.
– Есть, почему нет? В Азии две точки: одна на Тянь-Шане, высоко в горах, другая на Телецком озере…
– Алтай… – полувопросительно произнес Егор, вдыхая ароматный дым, – Я был на Телецком озере. Красиво… А на Тянь-Шань дальше нашей границы не продвинулся, но там мне тоже нравилось.
– Это дальше – в Тибете. В Африке одна точка, в Америке – две, даже в Австралии есть, но ею давно не пользовались. Но еще раз говорю – они все не очень-то и нужны, всё равно, чтобы прочувствовать жизнь по-настоящему, нужно эту жизнь прожить. Нужно любить и ненавидеть, не догадываясь о реальной подоплеке всего сущего, нужно попадать в глупые ситуации, – он хитро посмотрел на Егора, – И выкручиваться из них самостоятельно. Нужно воевать и рожать детей… жить, одним словом. Жизнь только кажется глупой и несуразной, на самом деле она интересна и весьма познавательна.
– А как насчет трехсот лет жизни? – хитро спросила Анна.
– Действительно, Тихон, тебе не надоело?
– Это может показаться странным, но нет. Прежде всего, мне проще, чем вам – у животных несколько иное восприятие мира. Мне, например, всё равно на каком языке говорить, я понимаю все, и потом… вы не можете помнить своих снов, так, урывки одни, а я помню всё. Благодаря этому, я могу спокойно совмещать работу в институте с жизнью ворона, а вам приходится при каждом появлении в институте вспоминать… и даже хуже – принимать на веру, то что вам говорят. Обычно я пристраиваюсь поспать где-нибудь на ветке густой елки, засыпаю и всё… я уже на работе.
– Теперь понятно, почему ты всё время опаздываешь.
– Кто никуда не торопится, никогда не опоздает.
– А сколько тебе лет на самом деле? – спросила Анна, как все женщины неравнодушная к этому вопросу.
– Я еще в полном расцвете сил, – ответил Тихон, развернув плечи крыльев, – Как ворону мне всего-то 211, жить еще да жить. Родился я в почтенном семействе воронов, в очень милом лесу недалеко от Нанта. Почтенное семейство переругалось из-за цвета моих перьев, и я еще вороненком пристроился жить у французского крестьянина, ставшего потом отчаянным революционером. У него было бы очень мило, если б не огромное количество гусей. Гнусные птицы, все время норовили обидеть… я с тех пор полюбил есть их печенки.
– Французская революция, – мечтательно протянула Анна, – Это же интересно.
– Ничего интересного. Полный раздрай. Правда для ворона и тут есть преимущество перед людьми – люди голодают, а воронам пир горой.
– Ты что ел трупы? – удивленно спросил Егор.
– А почему нет? Немного мешает двойная психология, но в физическом мире доминируют потребности тела. И потом, труп это труп, после того, как жизнь уходит, от человека или животного остается что-то вроде изношенного костюма. Вы же не стесняетесь есть трупы свиней, птиц, рыб, какая разница? Вы себе не представляете, как аппетитно для ворона выглядят последствия удачного артобстрела, особенно на второй-третий день, когда уже заведутся черви…
– Прекрати, – взмолилась Анна, – Меня стошнит.
– Хорошо, не буду. Собственно, Егор спросил – я ответил. Так вот, после того, как моему якобинцу отрубили голову на Гревской площади, я отправился в Вену с одним аристократом. Потом немного пожил в Англии. А позже опять из Парижа походным порядком перебрался в Россию. Вот здесь действительно было интересно. С 1812 по 1825 год тут было очень весело – брожение умов, эйфория, но я не могу долго сидеть
