Страх плескался в душе Жюстины лишь мгновение. Хоукер не убьет ее. Она была в этом уверена. Почти уверена. Но он мог отправить ее в тюрьму, ибо нельзя просто так вторгаться на территорию Англии. И уж тем более бродить вокруг дома ценного британского агента, даже если в этом доме живет твоя родная сестра.
Нож больше не касался горла Жюстины. Хоукер тубо развернул ее лицом к себе.
— Что ты здесь делаешь?
— А ты как думаешь? Уж точно не птичками любуюсь. Я приходила повидать Северен. — Жюстина говорила спокойно. Очень спокойно. Ведь на нее смотрело темное суровое лицо молодого человека, в руках которого к тому же был нож.
Последний раз она вплела Хоукера шесть месяцев назад в Вероне. Их взгляды встретились на Пьяцца Деи Синьори. Оба они играли роли итальянцев. Город удерживали французы, но в сельской местности расположились австрийские войска, намеревающиеся завладеть Вероной, потому ее жители одинаково ненавидели всех иностранцев. Жюстина и Хоукер сочли разумным отвернуться и зашагать в разные стороны.
С того дня, когда Жюстина стояла рядом с ним так же близко, как сейчас, Хоукер заметно вырос. Он не слишком вытянулся, но все равно был выше ее.
— Я должна видеть ее, понимаешь? Но я приезжаю сюда нечасто.
Хоукер спрятал нож во внутренний карман, словно его и не было, и теперь угрожающе смотрел на Жюстину. Он казался таким знакомым и вместе с тем совсем чужим.
— Ты не должна здесь находиться. И что теперь предлагаешь с тобой делать?
— Отпустить, конечно. Я не шпионю за коровами, пасущимися на окрестных полях. В данный момент у меня вообще нет никаких дел в Англии. Думаешь, у агентов не бывает выходных?
Дождь полил сильнее — типичная английская погода. На Хоукере не было головного убора, и вода теперь стекала по его лбу, превращая пряди его волос в темные линии — острые, как его любимое оружие. С каждой минутой его одежда промокала все сильнее, и это обстоятельство определенно не делало его добродушнее.
— Трудность общения с тобой, Сова, состоит в том, что невозможно определить, когда ты лжешь, — произнес Хоукер.
— Какая польза была бы от меня моей стране, если бы любой британский шпион мог с одного взгляда понять, что происходит у меня в голове? Кроме того, говоря по правде, я ставлю себя в невыгодное положение.
— К счастью такое происходит нечасто. — Хоукер огляделся, словно лес и ручей могли дать ему какой-то совет. — Я чувствую себя не слишком уютно. Пожалуй, мне стоит отобрать у тебя оружие.
— Осторожный человек так и поступил бы.
— Но я не думаю, что ты зарежешь меня всего в нескольких шагах от Севи. В Оксфорде чертовски сложно отделаться от тела.
— Не сомневаюсь, что ты знаешь это по собственному опыту.
Нет, Хоукер не причинит ей боли. Опасный момент миновал. Он также не потащит ее в дом Уильяма Дойла.
— Никто из нас не хочет причинить боль Северен. А это самая веская причина для перемирия, ты не согласен?
Но Хоукер лишь проворчал что-то в ответ, не слишком довольный таким поворотом беседы.
— А что делаешь здесь ты? — спросила Жюстина. — Странно, что ты бродишь по мокрым кустам в Оксфордшире. Я бы в такой день, как сегодня, с большим удовольствием грелась бы у камина.
Хоукер отер лицо рукавом куртки.
— Ты права. Я не знаю, зачем стою тут под дождем. — С этими словами он развернулся спиной к Жюстине и пошагал прочь в серую пелену измороси.
За три года она уже забыла, что он был мастером таких вот простых и грубых уловок. Пожал плечами, отвернулся и тут же выяснил, собиралась ли Жюстина на него напасть. Но с другой стороны, он предоставлял ей возможность побега: не придется ломать голову, что с ней делать. Однако Жюстина не собиралась стрелять ему в спину или бежать, воспользовавшись случаем. У нее в запасе тоже были свои хитрости. Она последовала за ним, догнала и пошла рядом.
— Куда идем?
Хоукер махнул рукой вперед.
— Там есть где укрыться.
Малообещающее заявление. Но Жюстина тут же начала строить грандиозные планы. В те три года, что прошли с момента их расставания в Париже. Жюстина все чаше и чаще думала о Хоукере. Он был из тех, о ком остаются очень яркие воспоминания. Иногда в желании противостоять вопиющей глупости непрекращающейся войны Жюстина мечтала о том, как расскажет Хоукеру об этом. Она даже явственно представляла себе его циничный язвительный ответ, брошенный через плечо.
Жюстина собирала малейшие слухи и упоминания о Хоукере. распространявшиеся по Европе. И до сих пор носила с собой его превосходный нож. И вот он здесь. Они встретились на нейтральной территории. Судьба на блюде преподнесла его Жюстине.
Возможно…
Хоукер уже не был неряшливым мальчишкой, каким она знала его в те окаянные дни в Париже. Теперь он был одет опрятно и дорого, но не походил ни на сельского джентльмена, ни на городского щеголя. Мягкий ворот сорочки был наполовину расстегнут. Из-под него выглядывал шейный платок. Точно так же мог бы выглядеть студент или приехавший на этюды художник, путешествующий по сельской местности с друзьями, переходящий от одной таверны к другой, прячущий в своей кожаной сумке, перекинутой через плечо, скромный завтрак и альбом для рисования.
Время от времени Хоукер бросал взгляды на шагающую рядом с ним Жюстину.
— У тебя выросла грудь, — неожиданно бросил он.
— Спасибо. Только, знаешь, есть вещи, которые можно заметить, но не упоминать о них вслух.
— Когда ты превратилась в женщину. Сова?
— Я была ею, когда мы впервые встретились.
Хоукер покачал головой с таким серьезным видом, словно они говорили о чем-то очень существенном.
— Ты была ребенком. Тощим и бесформенным.
— Tu es gallant[7]. Я безмерно польщена.
Они говорили по-французски, незаметно для себя перейдя на этот язык. Теперь Хоукер произносил слова, словно истинный уроженец Парижа, но с едва уловимым гасконским акцентом. Если бы Жюстина не знала, кто он и откуда, она подумала бы, что он родился и вырос на юге Франции. За прошедшие несколько лет его голос сделался грубее и ниже.
— Мы могли бы говорить по-английски, — предложила Жюстина. — Никогда не слышала, как ты разговариваешь на этом языке.
Впрочем, она ошибалась. Внезапно она вспомнила, как три года назад в Париже с его языка слетело несколько невнятных английских слов, которых Жюстина не поняла. Тогда Хоукер говорил на кокни — языке лондонской бедноты.
— Мои хозяева не хотят, чтобы я разговаривал по-английски. — По его лицу пробежала легкая усмешка. — Потому что я делаю это неправильно.
Но Жюстине очень хотелось бы услышать, как он «неправильно» говорит по-английски. Ведь тогда он отчасти стал бы самим собой.
— Тогда я попытаюсь тебя умаслить. Мне удавалось заставить ослушаться приказов многих мужчин.
— Я стану еще одной из твоих жертв, — ответил Хоукер, переходя на английский. — Я приобрел слишком много плохих привычек.
Но Жюстина больше не услышала кокни. Его английский стал преувеличенно правильным, медленным и членораздельным, словно это был не его родной язык. Жюстина даже испытала удовольствие от того, что заставила его почувствовать себя не в своей тарелке. Слишком уж самоуверенно он себя
