собой. Она сидела здесь. — Шетри похлопал по спинке стула. — А еще она спрятала нож в потайной карман платья, как если бы считала, что он может ей понадобиться. Она не дала нам никаких инструкций, лишь сказала, что мы должны закрыть магазин.
— Мне ужасно стыдно, — произнес Томпсон. — Она зарядила пистолет, взяла нож и ушла в дождь. А я не предложил ей помощь. Я знал, что ей грозит опасность, но не пошел с ней.
— Она бы отказалась, — попытался успокоить товарища Шетри. — Ты бы разозлил ее еще больше.
— Да. Но я бездействовал. Ни о чем ее не спросил.
В какую бы ловушку ни попала Жюстина. она ни за что не стала бы рисковать жизнями своих друзей.
— Вы не предполагаете, куда она пошла?
Томпсон ничего не ответил.
Мы должны показать ему, — произнес Шетри. — Пришло время. Ведь она об этом говорила.
Томпсон не колебался ни минуты. Просто подумал немного, прежде чем заговорить:
— Ты прав.
С этими словами он неожиданно вышел из-за прилавка и направился к двери, что вела в глубь дома.
Шетри понизил голос:
— Она была в ярости, когда зашла вчера в магазин. Как только мы остались в магазине одни, она подошла к полкам в задней комнате…
В этот момент бесшумно вернулся Томпсон. Он принес простой деревянный футляр и положил его на стол.
— Он наверняка никак не может взять в толк, почему ты выбалтываешь ему секреты, мистер Шетри. — Томпсон не дал своему товарищу возможности ответить. — Мы не дураки. И не стали бы так разговаривать с кем-то другим.
— Мы следуем приказам мадемуазель.
— Три года назад она сказала мне — да и Шетри тоже, что если с ней что-нибудь случится, необходимо отправится на Микс-стрит семь и отыскать там смуглого темноволосого сукина сына — хозяина дома.
— Простите нас, — произнес Шетри. — Мы лишь повторяем ее слова.
— Произнеся слово «смуглый», она посмотрела на меня рассмеялась и сказала: «Ну, не настолько смуглого, как ты. Его зовут Черный Ястреб, а двигается он как кошка».
В разговор вступил Шетри:
— Я отправился — мы оба отправились — наблюдать за домом на Микс-стрит. Посмотреть на вас. Конечно же, мы слышали о вас, сэр Эйдриан.
С тихим щелчком Томпсон развернул ящичек. Это был простой ящик из тисового дерева без инкрустации или каких-то других украшений. Он был очень похож на футляр для пистолетов, только тоньше.
— Я должен отдать это вам, если что-нибудь случится. Мадемуазель сказала, что я должен вам доверять.
На лице Томпсона застыло мрачное выражение. Он снял с петли крючок и поднял крышку футляра.
— В тот злополучный день она открывала этот ящик. Поэтому она вооружилась и ушла под дождь навстречу неведомой судьбе.
Ящик был пуст. В обивке из серого бархата виднелись три одинаковых углубления, в которых параллельно друг другу должны были лежать ножи. Хоукеру не нужно было доставать из кармана собственный нож. Он и так уже понял, что углубления были сделаны точно для таких же ножей.
Одна загадка разрешилась. Ножи, ранее занимавшие свои места в этом футляре, оказались теперь в телах проживающих в Лондоне французов.
Каким-то образом Жюстине удалось раздобыть три из принадлежавших Хоукеру ножей.
Глава 26
Хоукер висел в ночи, ухватившись за подоконник. Он слышал, как Сова ходит по комнате, шуршит юбками, готовясь ко сну, — очень притягательный звук, свойственный лишь женщинам. Убедившись, что она одна, Хоукер тихонько поскребся в ставни.
Жюстина тут же впустила его. Поверх ночной сорочки на ней был надет тонкий пеньюар персикового цвета.
Они были любовниками на протяжении пяти лет, но Хоукер не переставал любоваться этой женщиной. Волосы Жюстины струились по плечам, подобно медовой реке. Из-под сорочки выглядывали босые розовые ступни. А глаза смотрели сердито.
Хоукер уселся на край подоконника.
— Я каждый раз жду, что ты остановишься в богатых апартаментах на улице Сен-Дени. — Он знал каждую щель и каждый выступ на ставнях и оконных рамах этого заведения, эго хорошо, потому что сегодня он был очень неловким, но снова и снова вынужден залезать в эту крошечную келью в мансарде.
— Это безопасная мансарда, mon vieux[11]. Ни одно здание в Париже не охраняется столь же тщательно, как дорогой бордель.
— И все же я без помех проник внутрь.
— Ты — исключение из многих правил. Жаль, если однажды ты свернешь себе шею из-за желания покрасоваться. Тебя будут оплакивать все женщины Европы. Более разумный мужчина просто…
— Вошел бы в дверь. Знаю. Но такой способ начисто лишен романтики. — Даже если бы ему захотелось объявить всему миру, что он находится в Париже, он был одет неподходящим образом для появления в таком месте, как «Золотое яблоко». На него подозрительно смотрели даже в конюшне, где он оставил свою лошадь.
Хоукер споткнулся, когда его ноги коснулись пола. Они начали подгибаться теперь, когда он наконец достиг цели.
— Так я желанный гость?
— Если бы ты был не желанен, я не открыла бы окно. Или открыла бы, но лишь для того, чтобы столкнуть тебя вниз. В любом случае ты понял бы, что тебя не хотят видеть. — Хоукер ощущал исходящий от Жюстины свежий аромат лаванды. — Не будешь ли ты так любезен передать мне свою грязную куртку? Ты что — валялся в пыли? Дрался?
— Свалился с лошади, будь она неладна.
— Я буду тактичной и не стану напоминать, сколь ты неуклюж.
Жюстина взялась за манжету левого рукава и потянула. Хоукер не носил тесных модных сюртуков, поэтому освободить его от верхней одежды не составило Жюстине труда. Она неодобрительно пожала плечами. Это всегда выходило у нее очень по-французски.
— Ты ранен. Почему ты упал с лошади и где?
— Осторожно. Очень больно. Я упал… где-то. — Хоукер действительно не помнил точного места. Он провел в пути десять дней. Обедал в седле, спал в кустах, завернувшись в попону. — Думаю, это произошло вчера. Я спускался с холма.
— Верховая езда не для тебя. Весьма странно для англичанина.
Двумя этажами ниже кто-то играл на пианино. И весьма недурно, насколько Хоукер мог судить. В борделе «Золотое яблоко» работали лучшие пианисты Франции. Впрочем, еда и картины, украшавшие стены, тоже были лучшими. А уж женщины тем более.
Но Жюстина не была одной из этих женщин. Насколько Хоукер знал, у нее не было других мужчин,
