— Второго октября. Они вели себя как хорошие друзья, собравшиеся на приятную прогулку. Только Макар, пожалуй, был несколько отстранен от других. Третий, интересно, кто был? Вы узнали?
Карина пожала плечами.
— Коля Фокин, — слабым голосом сказала Альбина. — Мне Макар говорил.
— Ну вот, пока те двое дурачились, ваш Макар спокойно смотрел в окно. Он выглядел серьезнее их. А после, когда экскурсия у нас закончилась, я видела всех троих ребят у реки. Они стояли и о чем-то, судя по жестам, спорили.
— Второго числа пропал Михаил, десятого на берегу Мзымты обнаружили его труп, а семнадцатого арестовали Макара.
Карина со вздохом закрыла альбом и поставила его обратно.
— Как думаете, ваш муж возьмется за это дело? — повернулась она к Дине. — Сможете вы его уговорить?
— Я попытаюсь, — смутилась Дина. — Он бывает непредсказуем… но все, что зависит от меня, я сделаю.
— Так с вами в город после экскурсии никто из мальчиков не возвращался?
— Нет. Странно как-то это все.
— Мне страшно… — прошептала Альбина. — С этим ущельем что-то не то. Оно убивает людей. Тени, живущие там, жаждут новой крови. Они забирают к себе ныне живущих.
— Ужас какой, — передернула плечами Дина. — Неужели это правда?
— Не знаю, — вздохнула Карина. — Зря Макар поехал туда, ох, зря…
— Дина, ты хотя бы понимаешь, о чем просишь меня? Я, вообще-то, приехал сюда отдыхать.
— Маркуша, но мне их так жалко! Неужели им ничем нельзя помочь?
— Ты, наверное, удивишься, но открою тебе страшную тайну: я не господь бог.
— Да? А чего же ты раньше молчал, я так надеялась.
Она встала и отошла к окну. Плечи ее безвольно поникли, и Марку вдруг стало стыдно. Чего он, в самом деле, набросился на жену? Ну откуда ей знать, что такое судебная система?
— Дина, — насколько мог, мягко произнес он, — ты знаешь, что это такое, когда необходимость качественно и в срок выполнить свою работу висит над тобой дамокловым мечом? Когда ты перестаешь нормально есть, спать, и все только потому, что постоянно мысленно тасуешь фигуры, переставляя их на воображаемой шахматной доске. Ты пытаешься сыграть партию и тем самым докопаться до истины. Тебе знакомо это состояние?
Дина отрицательно качнула головой.
— А потом, когда ты все-таки находишь эту самую чертову истину, оказывается, что она никому не нужна.
— Почему?
— Потому что наша судебная система имеет глубоко обвинительный уклон.
— То есть?
— То есть готовность судьи априори согласиться с предъявленным обвинением. Естественно, вся судебная процедура при этом рассматривается не более чем скучный ритуал.
— Не может быть, я тебе не верю, Марк. Ты просто не хочешь браться за дело и ищешь причины.
— Я понимаю, тебе, человеку, далекому от правосудия, это кажется дикостью. Но, однако, это так. Если человек попал в эту мясорубку, его ничто не спасет.
— Так не бывает. Выход всегда есть. Даже из желудка удава как минимум два выхода.
— Очень остроумно. Но вся беда в том, что наше правосудие весьма мало напоминает известный анекдот.
Марк опять начал распаляться, и Дина состроила несчастную мину.
— Марик, но не может же быть, чтобы не было ни единого шанса. Кого-то же оправдывают, в конце концов!
— Меньше телевизор смотри, — буркнул Марк. — У нас процент оправдательных приговоров сейчас ничтожно мал, а с каждым годом становится все меньше и меньше.
— Ну и что, что мал. Он же все-таки есть! — не сдавалась Дина.
— Да, есть. Можешь со спокойной совестью списать его на чудо.
— Знаешь, если ты боишься, что проиграешь, то так и скажи.
— Да, боюсь! — вспылил Марк. — У меня сейчас идеальная репутация, клиенты знают, что если наняли меня, то я сделаю все, от меня зависящее, и даже больше. А взяться за заведомо проигрышное дело, да еще такое, о котором судачит весь город, это надо быть круглым дураком.
— Если вам досталось болото — сделайте из него пруд.
— Это ты к чему сейчас сказала?
— Даже если тебе ничего не удастся сделать для парня, ты приобретешь еще большую известность. Тебя знали некоторые, а так узнают все.
Марк сел в кресло и закинул ногу на ногу.
— Мне моей сегодняшней известности вполне хватает. Нельзя объять необъятное.
— Хорошего много не бывает.
— Ты заблуждаешься. Тебя просто никогда не кормили манной кашей насильно. Ну да ладно. Лучше расскажи мне, с чего это ты вдруг воспылала такой неистовой любовью к совершенно незнакомым людям?
Дина пожала плечами.
— Не могу знать. Просто вдруг стало как-то жалко их. Да они мне еще и столько ужасов рассказали…
— Знаешь, сколько вокруг бродячих кошек и собак? И всем хочется помочь…
— Сравнил тоже!
— Мне в детстве очень хотелось всех утешить и пристроить. Домой то и дело приносил бездомных животных — котят, щенков… Мама была категорически против, а я все тащил и тащил. А потом она как-то раз взяла да и объяснила, что дать всем кров и корм абсолютно невозможно. «Всех ты все равно не спасешь, — сказала она, — а вот свою жизнь легко превратишь в ад».
Дина скептически скривилась:
— Не хочу спорить с твоей мамой, но все-таки сравнение не совсем корректное. Человек — это не зверь. И тебе никого в дом брать не надо.
— В данной ситуации все еще хуже, — убежденно сказал Марк. — Человек — существо опасное. Он умеет красиво врать. Особенно когда это касается собственной шкуры. Так что порой берешься за дело в уверенности, что знаешь все о своем подзащитном, а спустя время обнаруживаешь одну неприятную вещь: тебе нагло врут. И упускают тем самым шанс оказаться на свободе или, по крайней мере, получить максимально малый срок заключения.
— Марк, неужели тебе совсем не жалко парня? Ты же можешь хотя бы попытаться что-то сделать?!
Марк встал и, открыв шкаф, достал оттуда костюм.
— Одевайся. Нас сегодня пригласили в гости. Форма одежды — праздничная.
— Ты не ответил мне.
— Дина, да ты хоть чуть-чуть понимаешь, во что сейчас пытаешься меня впутать?
— Ты мне все объяснил.
— Да, но, похоже, до тебя ничего не дошло. Поверь мне, в деле этого мальчика уже все решено. А это значит, что предстоящая судебная процедура — не более чем скучный ритуал, в котором все стороны заранее знают, чем «дело» кончится. И все нынешнее и предстоящее следствие — это
Марк вышел, хлопнув дверью.
Посидев немного в унылых раздумьях, Дина встала и достала из шкафа одежду. Настроение было отвратительным, одеваться не хотелось и куда-либо ехать — тоже. От мысли, что она подарила людям
