Позвякивая медяками в кармане, он отправился на базар и отлично подкрепился супом из баранины, еще и денег осталось. Жизнь-то налаживается!
Выспавшись, как следует, в своем углу, к ночи он уже был готов снова спасать собак, решившихся на лишение себя жизни через повешение. Но Жужа на вторую попытку готов не был. Он подбежал к Садку, осторожно лизнул тому руку и отошел на почтительное расстояние.
— А не сыграть ли мне песню? — спросил музыкант темноту. Вокруг никого не было, даже кошки и вороны куда-то попрятались. Жужа навострил уши. Звук человеческого голоса воспринимался им, как предвестник удара палкой по хребту.
Но Садко, понятное дело, лупить пса не собирался, он только сегодня понял, как же соскучился по своему любимому делу, как ему не хватало игры на кантеле! Эдак, запутавшись в житейских дрязгах, можно нечаянно наступить на горло собственной песне.
Он принес свой рукотворный, привычный ему, инструмент, устроился на колоде для колки дров и пробежал пальцами по струнам.
— Сидя на высоком холме,
Я часто вижу сны и вот, что кажется мне:
Что дело не в деньгах и не в количестве женщин,
И не в старом фольклоре, и не в новой волне.
Но мы идем вслепую в странных местах.
И все, что есть у нас — это радость и страх.
Страх, что мы хуже, чем можем.
И радость того, что все в надежных руках (Б. Гребенщиков, примечание автора).
Жужа подошел ближе и уселся, весь внимание. Несколько раз он глубоко вздыхал и, будто бы, пытался подпеть, но его поврежденные вчерашним повешением голосовые связки выдавали только сипение.
— Да ты, брат, ценитель музыки! — сказал ему Садко, закончив играть. На этот раз пес никуда не убежал, перебирая лапами на месте, словно в нетерпении.
— Ну, что же, слушай, дружище.
С этого вечера музицирование для сторожей сделалось регулярным. Один играл и пел, другой внимательно слушал и кивал, иногда даже в такт, своей лобастой головой. В свободное от основной 'работы' время Садко изучал прибрежные воды Волхова, строя предположения, где и какая рыба может пастись.
Когда реку стянул лед, не утяжеленный еще снегом, музыкант, 'вооружившись' широкой нетолстой доской исползал не один речной поворот, пытаясь по рисунку на замерзшей воде определить течения и глубины. Лед иногда предательски трещал, но доска равномерно перераспределяла человеческий вес, так что купания в полыньях всегда удавалось избежать. Иногда к застывшим, подобно маленьким подводным облакам правильной овальной или вовсе круглой формы, пузырям воздуха из глубины поднималась рыба, как правило — крупная, дабы хватить глоток-другой насыщенной воздухом водицы. Пока лед был еще тонкий, он полностью лежал на воде, препятствуя проникновению в нее кислорода, и рыбе было грустно на глубине. Грустно и душно, приходилось всплывать. А тут — Садко с заготовленной дубиной, отлично сбалансированной для того, чтобы нанести специальным выпуклым концом всего один удар по пузырю и застывшему подле него силуэту. Дальше приходилось торопливо обивать лунку и пихать в нее руку с крюком, пока оглушенная и все время переворачивающаяся кверху брюхом рыбина не уплывала по течению. Добыча была хороша. Да что там — она была великолепна. Жертвами становились донные обитатели: сомы, осетры, стерлядка и, конечно, щуки. Длиной, как правило, с руку, толщиной — с две руки.
В трактире Садка уже знали и даже ждали. Его добыча оплачивалась, не сказать, что щедро, но вполне достойно. На свежую рыбку потянулись постоянные клиенты, для заведения — сплошная прибыль. Рыбы, конечно, на всех не хватало, но эксклюзив стоил несколько дороже, чем запасенная впрок в леднике.
А однажды, возвращаясь с очередной получкой к тарелке со щами, которой он сегодня решил себя подпитать в облюбованной базарной корчме, его окрикнули.
— Садко! — произнес густой бас.
Хозяин лавки, облагодетельствовавший его одеждой, возник за спиной неожиданно и, словно бы, из ниоткуда. Его манера стоять и передвигаться была характерна для тех любителей кулачных боев, что освоили эту блажь на уровне ремесла: линия плеч никогда не выходила за линию ног, обе стопы упирались в землю равномерно, лишь при поворотах на долю мига вес переносился на носок одной из конечностей. Так, вероятно, и при ударе кулаком — выстрелил с упором на одну ногу, и сразу шаг назад, чтобы вновь встать несокрушимо, как стена.
Мужчина, окликнувший музыканта, подходить не торопился. Поэтому у Садка хватило времени, приближаясь, оценить потенциальные возможности, а, стало быть, и потенциальную угрозу, позвавшего его человека.
— Не жмет одежка-то? — спросил он.
Вопрос насторожил и расстроил музыканта. Неужели потребует вернуть? Надо попробовать договориться о выкупе. Не сразу, но постепенно — голодать вновь очень не хотелось.
12. Музыкальные паузы.
Садко не знал, что и отвечать. Он только развел руки по сторонам — смотри, мол, сам, жмет, либо — нет.
— Да не тужи, паря! — сказал мужчина, правильно истолковав стеснение музыканта. — Ты мне нужен по делу.
— Рыбу желаете заказать? — спросил Садко.
— Какую рыбу? — удивился хозяин лавки. — При чем здесь рыба?
— Ну, это я так, к слову, — парень постарался реабилитировать нечаянно вырвавшуюся фразу. — Обычай в родной деревне про рыбу спрашивать.
— Странный обычай, — почесал в затылке мужчина. — Дело у меня такое: будут у меня гости с Новгорода. Стало быть, ты мне нужен завтра на вечер.
— Почему я? — опять невпопад спросил Садко.
— Так не смог я лабухов найти, — пожал могучими плечами хозяин. — Да и дорого они берут, подлецы, а играть, как следует, не умеют. Только то, что всегда и все. А хочется, знаешь ли, иной раз чего- то такого, чтоб за душу брало. Ну, ты меня, надеюсь, понял?
Музыкант кивнул головой на всякий случай, хотя смысл сказанного пока уловил не очень.
— Значит, договорились, — мужчина протянул вперед ладонь, величиной с весло. — Меня, кстати, Василием зовут. Завтра, как совсем стемнеет, подходи к лавке. Тебя встретят. Ну, бывай!
— Василий и Василиса, — проговорил Садко, отвечая на рукопожатие настолько крепко, насколько получалось. С таким успехом можно было сжимать в руке камень, пытаясь его раздробить, в то время как сама рука попала в тиски.
— Ну, да, — согласился хозяин и, стремительно и плавно развернувшись, пошел прочь. Сделав несколько шагов, обернулся. — Смотри — не подведи!
— Не подведу, Василий! — откликнулся Садко и сразу же подумал про свои сторожевые обязанности. Отпрашиваться у хозяев — все равно, что выгнать самого себя на улицу, на мороз. Хотя за все время, пока он был сторожем, никто ни разу не приходил его проверять. Во всяком случае, он никого ни разу не видел. Жужа пару-тройку раз спугнул кого-то — это дело он знает — вот и все ночные посетители. Но проверять его хозяева были просто обязаны. Только как?
Садко посвятил осмотру вверенного ему хозяйства больше времени, нежели он это делал обычно. Пес бегал с ним, заглядывал в глаза и при любой возможности отмечал территорию. Возможности у него были
