святыми. 'Сколько икону не целуй, а если живешь не по Божьим заповедям — не быть праведником, — говорили раньше, но теперь все это стало неактуальным. Не нужно ныне творить чудеса, исцелять и проповедовать, давать пример в совестливости. Стало проще: собрал кодлу, вооружил ее — и на соседей войной. Больше народу зарезал — больше чести добыл. Деньги в церковь сдал, сколько договорились, объявился помазанником божьим. Подчинил себе территорию, сделался князем. Запретил величаться какими-нибудь 'радимичами', обозвал всех 'слэйвинами' — и порядок. А сам — князь. Пришли другие слэйвины, побились-побились и разошлись. Междоусобица, не племенная вражда.
Раньше жили-не тужили, соседствовали, уважали другой род, воевали по необходимости, но лицо не теряли. Вырезали, положим, деревню меря. Оставшиеся меря собрались и дали в рог захватчикам. Кто кого в итоге заборол — не разобрать. Надо договариваться. Оплакали павших героев — и дальше зажили.
Теперь не так, побили слэйвины других слэйвинов, да и пес-то с ними. Зато укрупнились. Государственность. Князя, в конце концов, уморили, свои же уморили, и в список Святых сразу же внесли. За то, что новую историю начал, единую. Душегуб проклятый.
Вот поэтому немцы и важничали, чистоту крови блюдя. Общались со слэйвинами, поглядывая поверх своих кошельков.
Стефан за долгое путешествие попривык к нравам слэйвинов, не обращал внимания на дурные порядки, даже смирился с новой трактовкой своего титула, где 'герцог' стало означать имя, а собственно имя — принятое здесь отчество.
По возвращению из предательского 'детского' крестового похода он долго вымаливал прощение у родителей, но его подвиги в освобождении других детей нашли подтверждения. За это был прощен и даже посвящен, не дожидаясь шестнадцатилетия, в рыцари. Король Андраш второй трижды хлопнул мечом по спине молодца и провозгласил его 'сиром'. Все были довольны. Особенно прекрасные дамы и их благородные родители.
Однако слава и признание дело проходящее. Пошел слух о грядущем настоящем Крестовом походе. Руководство и организацию брали на себя все тот же Андраш и австрийский герцог Лепопольд. Стефану пришло персональное приглашение через пьяного от счастья и попутных трактиров гонца.
Но он, к удивлению всех и вся, вежливо, но твердо отказался. Конечно, сразу был огульно обвинен в трусости, но так, за спиной. В открытую произнести оскорбление рыцарю побоялись: силы у него изрядно добавилось, да и решимости тоже. Слава кончилась.
Благородные родители прекрасных дам от него отвернулись, скоро последовали их примеру и сами дамы. Но Стефан не особо печалился. Ему было не до того.
Король Артур пленил его воображение. Освободить Гроб Господень от иноверцев, живущих в соседствующих кварталах, дело, конечно полезное. Но особой угрозы, святотатства и каких-нибудь кощунственных действий со стороны муслимов он в свое время не заметил. Может быть, конечно, плохо смотрел. Память об Иисусе и для них была святыней, хотя и называли они его уменьшительно-ласкательно 'Иса'.
Но история и загадка конунга по имени Артур, воспетого в легендах, была романтичнее, а, стало быть — и гораздо интереснее.
К слову сказать, этот Крестовый поход закончился неудачей. Будучи в Египте и получив выгодное предложение о мире, крестоносцы зазнались и возжелали крови и жертв. Им не нужен был открытый Иерусалим. Жертв потом было предостаточно: Нил вышел из берегов и затопил их лагерь, тем самым прекратив всю полемику о ведении боевых действий. Много рыцарей уплыло в Средиземное море, чтобы стать там кормом для местных рыб. Остальных, мокрых и несчастных перебили местные египетские жители, чье призвание было, есть и, наверно, будет в истязании слабых и больных.
В следующий, шестой по счету, Крестовый поход Стефана даже не пригласили. Внук Барбароссы, достаточно критически настроенный против религии, объявил, что Христос, Моисей и Магомет — три величайших обманщика. Муслимы вздохнули и открыли ворота Иерусалима, потому что столь смелое заявление было сделано как раз под его стенами.
Но Стефан об этом уже не узнал. Он был далеко от дома.
Его влекло в дорогу желание увидеть места, где вершил свои благие дела конунг Артур. Возвращаясь из Иерусалима много лет назад, он много полезного почерпнул не только от прочтения книги, но и от бесед с паломником. Тогда, слушая его спокойные речи, он не пытался особо в них вникать, только впитывал, как губка, информацию. Уже позднее до него начал доходить смысл.
Жил Артур, совершал свои подвиги, в перерывах между ними женился на Гиневре, во время одной баталии все же был ранен и даже, если верить настоятелям аббатства в Гластонбери на Британских островах, скончался. Легенды, конечно, говорили другое, но поп Анри де Сюлли вплотную занялся изысканиями и, конечно же, обнаружил на глубине 16 футов гроб с телом гиганта. Как раз поблизости от аббатства. Место сделалось святым, паломники приходили и уходили, а деньги оставались. Внутри гроба, присмотревшись, обнаружили останки второго тела. Они стали принадлежать женщине, и имя ее вполне логично соотнеслось с Гиневрой. 'Жили они счастливо и умерли в один день'.
— А меч? — спросил Стефан. — Меча не было?
Анри скосил и без того косые глаза к переносице, погладил висевшее на груди массивное золотое распятие и глубокомысленно произнес:
— Разве королям нужны мечи в руках, чтоб повелевать? Достаточно, чтобы мечи были наготове у верных рыцарей.
Хунгар, конечно, преклонил колени перед могилой великана и его жены, даже внес положенную сумму пожертвований, но никак не мог настроить себя на лирический лад. Не хотелось торжественных речей и возвышенных клятв, хотелось пойти в деревню, выпить в трактире пива и пообниматься с девками. Что он и сделал.
На островах всегда жили очень буйные люди, поэтому можно было отдать дань памяти королю Артуру хорошей дракой. За этим дело, конечно, не стало. Простолюдины в господских развлечениях не участвовали, разве что выносили из-под рьяно обдирающих свои кулаки участников самых уставших, чтоб их ненароком не затоптали. А могли бы, как, положим, в местах, соседствующих с Венецией или Генуей, пырнуть в спину шилом, или бросить в голову камень. С целью помочь какому-нибудь своему гвельфу или гибеллину.
— Что? — сказал один рыжий детина, отложив свой пивной маг. К иноземцам он не питал, судя по всему, ни уважения, ни доверия. — На Артура пришел полюбоваться?
— Сам дурак, — ответил Стефан.
— Да где ж ты тут в болотах остров Яблок видел? — снова прорычал рыжий, пропуская чужие слова мимо ушей, поднялся со своего места и попытался дотянуться до хунгара не принадлежавшей ему пивной кружкой, достаточно пустой, так что не жалко.
Стефан склонил голову к плечу, проводил взглядом полет глиняной посудины и вышел из-за стола. При этом ему удалось наступить на хвост почивающего пса неизвестной породы бассет-хаунд. Собака коротко взвыла, как иерихонская труба, и умчалась на улицу.
— Ага! — прокричал детина и побежал вслед за собакой.
Хунгар пожал плечами, но обратно не сел. Что-то подсказывало ему, что по закону чести и ему надо выйти.
Едва появившись из двери, он сразу же был сметен рычащим, как лев, рыжим. Они повалялись немного в грязи, но, нечаянно расцепившись, вскочили на ноги и принялись осыпать друг друга ударами, одновременно при этом пытаясь уклониться. К удивлению Стефана к ним присоединились еще несколько ражих парней, тоже из дворян. Причем, кто-то из них занял сторону рыжего буяна, а кто-то — хунгара.
Драка получилась интересной, синяки и ссадины не смущали ни тех, ни других. Но прошло время, и как-то сам собой весь конфликт исчерпался. Зачинщик лежал у стенки, кем-то заботливо вынесенный из поля боя, и загадочно улыбался.
Появилось пиво, все с наслаждением выпили, даже лежащий.
— Иди ко мне пажем, — сказал он Стефану.
Тот отрицательно замотал головой.
— Ну, тогда я к тебе пойду пажем, — снова проговорил рыжий.
Стефан вдвое энергичнее задергал шеей.
