У Даффи перехватило дыхание. Фели побледнела как смерть, приоткрыв глаза и не сводя их с лица отца. Я узнала слова, которые Ромео говорил в склепе Джульетты.
Отец продолжал все тише и тише, сжимая кварто в руках:
Он обращается к Харриет!
Его слова, теперь едва слышные, были не громче шепота.
Как будто она здесь…
Потом он отвернулся и медленно вышел из комнаты, как будто отошел от края могилы.
Мой отец не любит нежностей, но я так хотела обнять его. Мне хотелось побежать за ним, обвить руками и обнимать, пока неловкость не уйдет.
Но, разумеется, я этого не сделала. Мы, де Люсы, не сентиментальничаем.
И все же, может быть, когда будут писать финальную историю этой островной расы, посвятят главу всем этим великолепным сценам, которые проигрываются скорее в британских умах, чем телесно, и если так, отец и я будем там если не рука в руке, то хотя бы маршировать на одном параде.
Заключение
Остальные тихо последовали за отцом из гостиной. Они растаяли так же незаметно, как второстепенные актеры после сцены большого танца, оставив меня одну наконец, и я с удовольствием вытянулась на диване, ненадолго прикрыла глаза и задумалась о будущем, которое в настоящий момент, казалось, предоставлено череде дымящихся горчичных пластырей, ведер рыбьего жира и насильного кормления омерзительным несъедобным пудингом миссис Мюллет.
Сама мысль об этой гадости заставила мой язычок за миндалинами съежиться. Язычок — это маленький мясистый сталактит в задней части глотки, название которого, как сказал мне Доггер, происходит от латинского слова, обозначающего виноград.
Откуда он все это знает? — задумалась я. Хотя бывали бесчисленные случаи, когда знание Доггером человеческого тела оказывалось очень кстати, до сих пор я приписывала это его возрасту. Наверняка кто- то, кто прожил на свете столько, сколько Доггер, кто-то, кто выжил в лагере для военнопленных, не мог бы не приобрести некоторого количества практической информации.
Тем не менее, было что-то еще. Я почувствовала это инстинктивно и, внутренне содрогнувшись, поняла, что часть меня знала это всегда.
«Ты уже делал это, не так ли?» — спросила я его, когда мы стояли над телом Филлис Уиверн.
«Да», — ответил Доггер.
Мой мозг переполнился. Есть так много вещей, о которых следует поразмыслить.
Например, тетушка Фелисити. Отчет о ее военной службе, хоть и скудный, напомнил мне о переписке дядюшки Тара с Уинстоном Черчиллем, большая часть которой до сих пор лежит неизученной в ящике стола в моей лаборатории. Эти письма, конечно, слишком давние, чтобы иметь прямое отношение к делу. Дядюшка Тар мертв уже больше двадцати лет, но я не забыла, что тетушка Фелисити и Харриет часто проводили с ним лето в Букшоу.
Определенно стоит уделить им внимание.
А потом, остается еще Дед Мороз. Сумел ли он, несмотря на толпу, тайком пробраться в дом? Принес ли он мне стеклянные реторты и мензурки, о которых я просила, — все эти милые колбы и воронки, чаши и пипетки, упакованные в солому и аккуратно завернутые, касаясь хрустальными щеками друг друга? Они уже наверху, в моей лаборатории, сверкающие в зимнем свете, ожидающие только прикосновения моей руки, чтобы пробудить их к бурлящей жизни?
Или старый дед, в конце концов, и правда не более чем жестокий миф, как утверждают Фели и Даффи?
Я очень надеялась, что нет.
Потом мне внезапно пришло в голову исключительное доказательство, начинающееся с буквы «К», и это не калий.
Мои мысли были прерваны взрывом смеха в соседней комнате, и через секунду явились Фели и Даффи с полными руками ярких пакетов.
— Отец сказал, что все в порядке, — сказала мне Даффи. — Рождество ты пропустила, а мы обе умираем от желания увидеть, что подарила тебе тетушка Фелисити.
Она уронила мне на ноги сверток из чего-то, подозрительно напоминавшего пасхальную бумагу.
— Давай, открывай.
Мои ослабевшие от любопытства пальцы взялись за ленточку, надорвав бумагу у края пакета.
— Дай сюда, — сказала Фели. — Ты такая неуклюжая.
Я уже почувствовала сквозь пакет, что там что-то мягкое, и списала этот подарок со счетов. Все знают, что по-настоящему хорошие подарки всегда твердые на ощупь, и, даже не открывая пакет, было ясно, что тетушка Фелисити — никчемный человек.
Я отдала пакет без звука.
— О, посмотри! — воскликнула Фели с поддельным энтузиазмом, отбрасывая бумагу. — Верх от пижамы!
Она приложила шелковый ужас к груди, словно модель. Вышитая набивными ромбами, эта гадость напоминала выброшенный из китайской джонки спасательный жилет.
— Этот желтовато-зеленый оттенок будет прекрасно сочетаться с твоим цветом лица, — сказала Даффи. — Хочешь примерить?
Я отвернулась к спинке дивана.
— Следующий от отца, — сказала Фели. — Открыть?
Я потянулась и взяла маленький пакетик из ее рук. На открытке было написано:
