Но Штоп не ответил. Он подошел к чугунному Сталину, стоявшему у забора под зонтиком, и уставился на него с ненавистью. Гальперия попыталась взять его под руку, но он оттолкнул ее. Расстегнул штаны и стал мочиться на памятник.
- А теперь ты, Геннадий!
- При бабах ссать не буду, – сказал Крокодил. – Да и не хочу.
Штоп обернулся, посмотрел на него страшно, перевел взгляд на дочь.
- Я не могу! – закричала Камелия. – Я женщина!
- Ладно, я за нее. – Гена расстегнул штаны. – Отвернитесь там!
Когда он сделал дело, Штоп плюнул на памятник.
- Пидорас! – Он пнул чугун ногой. – Какой ты на хер Сталин! Ты Достоевский! Достоевский ты, сучара!
- Достоевский хороший писатель, Алеша, – сказала Гальперия.
- Достоевский он, сучара! – закричал Штоп. – Не Сталин, а Достоевский, сучара! Ясно? Тебе ясно мне тут? Достоевский!
- Хорошо. – Гальперия кивнула, беря его под руку. – Хорошо же.
- Пошли теперь помянем его, – с облегчением сказал Штоп.
Через два дня Галина Леонидовна сделала аборт, ничего не сказав об этом Штопу. После этого, хотя и неважно себя чувствовала, она с раннего утра стала уходить из дома, а возвращалась как можно позднее, чтобы не встречаться со стариком. Километрах в двух от Жунглей был лесок, туда она и уходила. По выходным здесь бывало шумно: сюда наезжали любители шашлыков с детьми и собаками, но по будням тут никого не было.
Чтобы не думать о Штопе, Франце-Фердинанде и нерожденном ребенке, она брала с собой справочник по пунктуации Розенталя, устраивалась на полянке, на каком-нибудь поваленном дереве, и читала об однородных и неоднородных определениях, об однородных членах предложения, соединенных двойными и парными союзами, о дефисном написании повторяющихся слов… Приближался учебный год, нужно было подготовиться к урокам. Что там ни говори, а Галина Леонидовна была хорошей учительницей.
Утром в воскресенье лес был пуст. Галина Леонидовна читала раздел о знаках препинания при словах, грамматически не связанных с членами предложения, но думала о втором законе термодинамики, обо всех этих телах с высокой и низкой температурой, о Штопе и Франце-Фердинанде, даже о Камелии думала, а еще о любви, которой она, похоже, так и не встретила. Встряхнулась, перевернула страницу. «Рана моя медленно заживала, но собственно против него у меня не было никакого дурного чувства», – прочла она, отметив, что в данном случае слово «собственно» запятыми не выделяется, поскольку является не вводным, а членом предложения. Она захлопнула книгу, отшвырнула сигарету и слепо пошла в заросли, с отвращением думая о запятых, потому что не было ничего омерзительнее запятых и слов, грамматически не связанных с членами предложения. Схватилась рукой за горло, мотнула головой, уткнулась в дерево и замерла.
На полянке спиной к ней стоял Штоп. Хватаясь руками за ветки и глупо, по-киношному приседая, Галина Леонидовна обогнула полянку и увидела лицо старика. Оно было, как всегда, полувыбрито и воспалено. В правой руке у Штопа был топор, левой он опирался о высокий пень.
- Ну что, Сука Ивановна, – зловещим голосом произнес он, – допрыгалась, сучара? Ну так вот!
Он взмахнул топором, ударил и отпрянул, осел. Гальперия бросилась к нему. Штоп попытался что-то сказать, но лицо его вдруг стало белым, он повалился набок, его вырвало. Из раны хлестала кровь.
Подвывая от страха, Гальперия сорвала с головы косынку, свернула жгутом и перетянула его левую руку, стараясь не смотреть на отрубленную кисть, которая валялась на земле у пня.
- Сучара, – пробормотал Штоп. – Ну и сучара…
Гальперии наконец удалось остановить кровотечение. Штоп трясущейся рукой достал из кармана алюминиевую солдатскую фляжку.
- Открой, – приказал он хриплым голосом.
У Гальперии тоже тряслись руки, и она с трудом отвинтила крышку.
Штоп глотнул, еще и еще раз. Запахло сивухой.
- Варенья нет, – прохрипел он, – сейчас бы пуншику сделать… милое дело пуншик, сердечное на хер…
- Алеша, боже мой, зачем?
- Да сука она, – сказал он. – Сволочь стала, а не рука…
- Рука?!
- Ну а кто же? Не я же. Рука, конечно. Я спать ложусь, а она мешает, я туда, а она не туда, я сюда, а она, сучара, поперек…
Гальперия затрясла головой. Ей показалось, что Штоп сошел с ума. Она по-прежнему боялась взглянуть на отрубленную кисть.
- Пойдем. – Она помогла ему встать. – Домой надо… в больницу… держи вверх, чтобы кровь не вытекала…
- Спать мешает, жрать мешает, ссать мешает… все штаны себе на хер обоссышь, пока поссышь, а все из-за нее… Как Фердинанд помер, так она себя тут мне и проявила. Хуже Сталина. Хуже Достоевского, сучара. За волосы дергает. В дверь не дает пройти. Ты понимаешь? – Он остановился, снова выпил из фляжки. – Я в дверь, а она встанет поперек и не пускает! Ну не сучара? Сучара, – с удовольствием сказал он. – Перхоть болотная. Ночью проснусь, а она мне в лицо, в лицо, в лицо! Так ведь можно и без глаз остаться…
- Да пойдем же, горе ты мое! – закричала Гальперия, топая ногой.
- Вот выпей, тогда пойдем. – Штоп вдруг хитро улыбнулся. – А ну-ка, выпей, а не то – нет, ни за что не пойду. Лягу тут и буду себе лежать к херам собачьим.
Гальперия схватила фляжку, хватанула самогона, закашлялась.
- Э! – спохватился Штоп. – А рука? Не, без руки я не пойду.
- Да брось ты ее! Брось!
Мотая головой, Штоп вернулся к пню, завернул отрубленную кисть в лопух и вручил Гальперии. Она взяла не глядя.
- Больше не будет мешать, – сказал он, вынимая из кармана пачку сигарет. – Помоги закурить. Интересно же покурить одной рукой.
- Какая разница, боже мой… – Гальперия держала отрубленную кисть перед собой, не зная, что с ней делать. – Одной, двумя…
- Одной – не двумя, – возразил Штоп.
Они вышли из леска и двинулись к Жунглям. Штоп прижимал искалеченную руку к животу, курил и то и дело прикладывался к фляжке. Гальперия несла перед собой отрубленную кисть, завернутую в лопух, и старалась держаться, чтоб не сойти с ума. Штоп же поглядывал на нее и хитро усмехался.
На лужайке за типографией ребята гоняли мяч. Увидев их, Штоп встрепенулся, прибавил ходу.
- Да ты что! – закричала Гальперия. – Ты не вздумай! Ты же умрешь от потери крови, Алеша!
- Не, на хера мне помирать? – возразил Штоп, протягивая ей фляжку. – Подержи-ка. – Кивнул на отрубленную руку. – И эту сучару держи крепче, а то мало ли что тут она еще…
И побежал к ребятам.
- На головку! – бешеным голосом закричал он. – На головку подай!
Обессиленная Гальперия опустилась на ржавый холодильник, валявшийся тут с незапамятных времен, и тупо посмотрела на руку, завернутую в лопух.
- Ну что? – прошептала она. – Вот тебе и термодинамика. Вот тебе и любовь, Сука Ивановна…
- На головку! – еще отчаяннее завопил Штоп, прижимая окровавленную левую руку к животу, а правой хлопая себя по голове. – Сюда подай! Сюда! На ленина! На ленина на хер!..
В начале лета Гальперия уехала на юг. Ей предложили поработать два месяца в детском лагере неподалеку от Анапы, где собирали ребятишек с филологическими наклонностями, и она тотчас огласилась.
