поклонился, на лице у него стояла многообещающая улыбка, будто он знал, что однажды прибьет всех нас.
– Марлоу, ебаный придурок, эти джентльмены хотят выпить, мигом прими у них заказ и немедленно возвращайся, а не то я тебе жопу порву!
невероятно, но на лице Л. не отражалось ни капли боли, и хотя все морщины остались, они казались просто речушками – или пришитыми, или нарисованными, или налепленными, эксцентричное лицо, желтое, лысина, крошечные глазки, безнадежное и ничтожное лицо – это на первый взгляд, но тогда как он мог написать все свои книги? «о, у Мака большой хуй! у-у, Мак обладатель огромного члена! какой у Мака хуина! у Мака самый огромный хуй в городе, наибольший к западу от Миссисипи, все говорят о хуище Мака, ох, блядь, вот это хуина!..» и так далее. в общем, в плане стиля Л. сделал всех, но, как по мне, это все равно утомительно.
вернулся Марлоу с выпивкой, и вот в чем ему не откажешь: налил он щедрой рукой и довольно крепко, оставил стаканы и важно удалился, я обратил внимание на то, как покачиваются его ягодицы под обтягивающими брюками, когда он спешил на свою кухню, где дневал и ночевал.
Л. был уже прилично пьян, но залпом ополовинил свой стакан – любитель разбавлять скотч водой – и заговорил:
– я постоянно вспоминаю тот отель в Париже, где все мы поселились: Кэй Джонсон, Хэл Норе, Берроуз – величайшие литературные умы нашего поколения.
– вы думаете, это помогало вашей работе, мистер Л.? – поинтересовался я.
дурацкий вопрос. Л. посмотрел на меня сурово, но потом одарил улыбкой:
– все помогает моей работе.
затем некоторое время мы просто сидели, пили и переглядывались. Л. побренчал звонком, и снова прибыл Марлоу дозаправить наши стаканы.
– Марлоу переводит Эдну Сент-Винсент Миллей на японский, – объявил Л.
– прекрасно! – оживился Дженсен из «Нью маунтин».
я не видел ни хуя прекрасного в том, чтобы переводить Эдну Сент-Винсент Миллей на японский.
– я не вижу ни хуя прекрасного в том, чтобы переводить Эдну Сент-Винсент Миллей на японский! – заявил Л.
– ну, Миллей – это вчерашний день, а с современной поэзией что не так? – спросил представитель «Нью маунтин».
«молода, поспешна, поэтому и скисает быстро», – ответил я мысленно.
– дыхалки не хватает, – сказал старик, снова повисла пауза, было очевидно, что мы не нравимся друг другу. Марлоу курсировал между нами и кухней, поднося выпивку, мне казалось, что я нахожусь в какой-то жуткой глубокой пещере или участвую в бессмысленном отвлеченном кино, просто череда бессвязных сцен, во время очередной дозаправки Л. поднялся и залепил Марлоу оплеуху, крепко залепил, я даже не знал, что и думать: секс? скука? игра? Марлоу оскалился и слинял к прелестям Миллей.
– мой дом не переступит нога человека, который не может вынести как весь мрак этого мира, так и весь его блеск, – высказался Л.
– слушай, мужик, – заговорил я, – я думаю, что ты полное говно. И твоя писанина меня никогда не впечатляла.
– меня твоя тоже, Мид, – парировал старикан. – вся эта чушь про отсасывание у киношных звезд, да любой может отсосать у кинозвезды… это, блядь, не проблема.
– возможно, – согласился я. – но я не Миди!
старый хрыч, переведенный на восемнадцать языков, поднялся и, пошатываясь, направился ко мне.
– хочешь драться или ебаться? – спросил старпер.
– ебаться, – был мой ответ.
– МАРЛОУ! – завопил Л. влетел Марлоу, и Л. выкрикнул:
– ВЫПИТЬ!
а я уж было решил, что старый пень прикажет Марлоу спустить штаны и я удовлетворю свое желание, но не случилось, пришлось довольствоваться прыгающими ягодицами убегающего на кухню любителя Миллей.
мы начали новый раунд.
– вот так! – вступил Л. первым и щелкнул пальцами. – истеблишмент спекся! мы его спалили!
тут голова старика упала на грудь, и он засопел, спекся вслед за истеблишментом.
– пошли, – сказал Дженсен.
– погоди-ка…
я подошел к великому литератору и просунул руку за спинку кресла-качалки, прямиком к жопе старого мудака.
– ты что делаешь? – зашептал Дженсен.
– все помогает моей работе, – сказал я. – а эта скотина при деньгах.
присев, я вытянул кошелек.
– вот теперь пошли!
– да не надо бы, – промямлил Дженсен, пока мы продвигались к двери.
вдруг кто-то схватил меня за правую руку и тут же заломил ее за спину.
– перед тем как покинуть мистера Л., мы оставляем все деньги здесь – в его честь! – объявил переводчик Э. В. Миллей.
– блядь, ты мне руку сломаешь, ты, косоглазая блевотина!
– МЫ ОСТАВЛЯЕМ ВСЕ ДЕНЬГИ ЗДЕСЬ! В ЧЕСТЬ МИСТЕРА Л.! – заорала блевотина.
– ЕБНИ ЕГО, ДЖЕНСЕН! ЕБНИ РАЗОК! УБЕРИ ЭТОГО ЕБАНАШКУ ОТ МЕНЯ!
– если он тронет меня – твоя рука СЛОМАНА!
– ладно, забирай кошелек, хуй с ним! я все равно скоро получу чек от «Гроув пресс»…
он забрал кошелек Л. и бросил его на пол, затем вытащил мой и тоже бросил на пол.
– эй, минутку! ты кто такой? кидала хуев?!
– мы ВСЕ деньги оставляем здесь!
– даже не верится! этот дом хуже любого борделя.
– а сейчас скажи своему приятелю, пусть бросит свой кошелек на пол, или я сломаю тебе руку!
Марлоу слегка поднажал, давая понять, что не шутит.
– Дженсен! кошелек! брось его!
Дженсен выбросил портмоне. Марлоу отпустил мою руку, я повернулся, дееспособной у меня оставалась только левая.
– Дженсен! – позвал я.
он оценил Марлоу и ответил:
– нет.
я бросил взгляд на сопящего старика, и мне показалось, что на его губах блуждает нежная улыбка, мы вышли за дверь.
– хороший Пупу, – сказал я.
– очень хороший Пупу, – подтвердил Дженсен. мы прыгнули в машину.
– ну, кого еще ты хочешь, чтобы я сегодня посетил?
– я думаю, может, сгоняем к Анаис Нин.
– хватит думать, с ней мне точно не справиться, и мы покатили обратно, стоял обычный теплый
южнокалифорнийский вечер, скоро мы выбрались на бульвар Пико, и Дженсен поехал на восток, когда же наконец эта гребаная революция, задрало ждать.
– Рыжий, – сказал я навестившему меня пацану, – для женщин я больше не существую, и в этом есть моя вина, на танцы я не хожу, благотворительные вечера не посещаю, поэтические чтения игнорирую, групповуху не жалую, обычно я бухал в барах или в поезде, возвращаясь из Дель-Мара с ипподрома, да везде, где наливали, теперь я в бары не хожу, там обосновались никчемные мудаки и просиживают часами в надежде, что к ним заглянет какая-нибудь сифилисная дура, это зрелище – позор человеческой расы.
Рыжий подбросил бутылку пива, подхватил в полете и сбил с нее пробку о край моего кофейного
