отстегнуть один бортик и выбраться из кровати. Добрался до сральника и сел там. Я тужился и сидел там, и снова тужился. Потом встал.
Ничего. Только небольшой водоворотик крови. Потом у меня в голове закружилась карусель, одной рукой я оперся на стену и стравил полный рот крови. Смыл за собой и вышел. На полдороге к кровати рот мой снова наполнился кровью. Я упал.
Уже на полу я еще раз сблевал кровью. Даже не знал, что у людей внутри столько крови. Я выпустил еще глоток.
– Сукин ты сын, – заверещал мне со своей кровати какой-то старик, заткнись, дай нам поспать хоть немного.
– Прости, товарищ, – смог сказать я и потерял сознание.
Медсестра рассердилась.
– Ты, сволочь, – сказала она. – Я же сказала тебе не опускать бортики.
Жмурики ебаные, не смена от вас, а одно мучение!
– А у тебя пизда воняет, – сообщил я ей. – И место тебе в тихуанском борделе.
Она подняла мою голову за волосы и вмазала мне по левой щеке, а потом, тыльной стороной – по правой.
– Возьми свои слова обратно! – сказала она. – Возьми свои слова обратно!
– Флоренс Найтингейл, – сказал я. – Я тебя люблю.
Она положила мою голову на место и вышла из палаты. В этой даме чувствовались подлинный дух и пламя; мне это понравилось. Я перекатился в лужу собственной крови, замочив пижаму. Пусть знает.
Флоренс Найтингейл вернулась с другой садисткой, они посадили меня на стул и отволокли на нем через всю палату до кровати.
– Слишком много шума, будьте вы прокляты! – сказал старик. Он был прав.
Они водрузили меня обратно на кровать, и Флоренс поставила бортик на место.
– Сукин сын, – сказала она. – Сиди теперь тут, или в следующий раз я на тебя лягу.
– Отсоси у меня. – ответил я. – Отсоси перед уходом.
Она перегнулась через перильца и посмотрела мне в лицо. У меня очень трагическое лицо. Некоторых теток привлекает. Глаза ее были широко открыты и страстны, и смотрели прямо в мои. Я стянул с себя простыню и поднял подол пижамы. Она плюнула мне в лицо и вышла…
Потом передо мной возникла старшая медсестра.
– Мистер Буковски, – сказала она, – мы не можем дать вам кровь. У вас нет кровяного кредита.
Она улыбнулась. Она сообщала, что мне позволят умереть.
– Хорошо, – ответил я.
– Вы хотите увидеть священника?
– Зачем?
– На вашей карте допуска значится, что вы католик.
– Я просто так записался.
– Почему?
– Раньше был. Если писать “нерелигиозен”, всегда задают слишком много вопросов.
– Вы у нас проходите как католик, мистер Буковски.
– Слушайте, мне трудно разговаривать. Я умираю. Ладно, ладно, католик я, пусть будет по- вашему.
– Мы не сможем дать вам крови, мистер Буковски.
– Послушайте, мой отец работает на ваш округ. Мне кажется, у них есть программа сдачи крови. Окружной Музей Лос-Анжелеса. Мистер Генри Буковски. Он терпеть меня не может.
– Мы проверим…
Что-то произошло с моими бумагами: их, похоже, отправили вниз, пока я валялся наверху. Врача я увидел только на четвертый день, а к этому времени они обнаружили, что мой отец, который терпеть меня не мог, отличный парень, у которого есть постоянная работа и пьющий сын при смерти и без работы, что этот отличный парень сдавал кровь в программу по сдаче крови, а поэтому ко мне прицепили бутылку и накачали этой кровью меня. 13 пинт крови и 13 пинт глюкозы без передышки. У медстестры кончились места, куда можно иголку втыкать…
Один раз я проснулся: надо мной стоял священник.
– Отец, – сказал я. – Уходите, пожалуйста. Я могу умереть и без этого.
– Ты хочешь, чтобы я ушел, сын мой?
– Да, Отец.
– Ты утратил веру?
– Да, я утратил веру.
– Единожды католик – католик всегда, сын мой.
– Чушь собачья, Отец.
Старик на соседней койке проговорил:
– Отец, Отец, я с вами поговорю. Поговорите со мной, Отец.
Священник отошел к нему. Я ждал, чтобы умереть. Вы чертовски хорошо знаете, что я тогда не умер, иначе я б вам этого сейчас не рассказывал…
Меня перевезли в палату с черным парнем и белым парнем. Белому каждый день приносили свежие розы. Он их выращивал – на продажу цветочницам. Правда, теперь он никаких роз уже не выращивал. А черного парня прорвало, как и меня. У белого же было плохо с сердцем, очень плохо с сердцем. Мы валялись, и белый парень рассказывал, как выводить розы, как их выращивать, как ему сигаретка сейчас бы не помешала, господи, как же сигаретку бы сейчас. Блевать кровью я уже перестал.
Теперь я просто срал кровью. Такое чувство, что выкарабкался. Я только что опустошил еще одну пинту крови, и иголку из меня вынули.
– Я достану тебе покурить, Гарри.
– Господи, спасибо, Хэнк.
Я встал с кровати.
– Денег дай.
Гарри дал мне мелочи.
– Если он покурит, то сдохнет, – сказал Чарли. Чарли – это черный парень.
– Херня, Чарли, пара затяжек еще никому не вредила.
Я вышел из палаты и пошел по коридору. В вестибюле приемного покоя стоял сигаретный автомат. Я купил пачку и вернулся. Потом мы с Чарли и Гарри просто лежали и покуривали. То было утром. Около полудня зашел врач и прицепил к Гарри машинку. Машинка плевалась, пердела и ревела.
– Вы ведь курили, не так ли? – спросил врач.
– Нет, доктор, честное слово, не курил.
– Кто из вас, парни, купил ему сигареты?
Чарли смотрел в потолок. Я смотрел в потолок.
– Выкурите еще хоть одну сигарету – и вы покойник, – сказал врач.
Потом забрал машинку и вышел. Только закрылась дверь, я выудил пачку из-под подушки.
– Дай одну, а? – попросил Гарри.
– Ты слышал, что сказал доктор, – сказал Чарли.
– Ага, – подтвердил я, выпуская пачку прекрасного сизого дыма, – ты слышал, что доктор сказал: “Выкурите еще хоть одну сигарету – и вы покойник”.
– Лучше сдохнуть счастливым, чем жить в мучениях, – ответил Гарри.
– Я не могу нести ответственность за твою смерть, Гарри, – сказал я. – - Я передам эти сигареты Чарли, и если ему захочется, он тебе одну даст.
И я перекинул пачку Чарли, кровать которого стояла в центре.
– Ладно, Чарли, – произнес Гарри, – давай сюда.
– Не могу, Гарри, я не могу тебя убить, Гарри.
Чарли снова перекинул пачку мне.
– Давай же, Хэнк, дай покурить.
