драит и драит.
– Как насчет хорошей девчушки? – спрашивает.
– Нет. Подыхаю от усталости. Только что с автобуса. Мне отоспаться надо.
– Славный кусочек жопки тебя как раз и убаюкает. К тому же – всего пятерка.
– Я устал.
– Хорошая чистенькая девчушка.
– Где она?
– Она – это я.
Она поднялась с колен и повернулась ко мне.
– Прости, но я действительно слишком устал, правда.
– Всего 2 доллара.
– Нет, прости.
Она вышла. Через несколько минут я услыхал голос этого мужика.
– Слушай, ты хочешь сказать, что жопу свою ему толкнуть не смогла? Да мы дали ему самый лучший номер всего за пятерку. И ты теперь хочешь сказать, что не смогла ему толкнуть жопу?
– Бруно, я пыталась! Чесслово, ей-бо, пыталась, Бруно!
– Блядина ты грязная!
Я знал этот звук хорошо. Не пошечина. Хорошим сутенерам по большинству не безразлично, есть бланш на лице или нет. Они бьют по шеке, у самой челюсти, подальше от глаза и рта. У Бруно, должно быть, тут большая конюшня. То определенно был удар кулака о голову. Она взвыла, ударилась о стену, а братец Бруно заехал ей еше разок – так, что стена вздрогнула. Так она и отскакивала, то от стены, то от кулаков, и орала, а я потягивался в постели и думал: н-да, жизнь иногда – действительно штука интересная, но что-то не очень мне хочется все это слушать. Если б я знал, что так все обернется, я б ей кусочек уделил.
Потом я заснул.
Наутро я встал, оделся. Естественно, оделся. Но просраться по-прежнему не получалось. Поэтому я вышел на улицу и стал искать мастерские фотографии. Зашел в первую.
– Слушаю вас, сэр? Хотите сняться на карточку?
Она неплохо выглядела – рыжие волосы, улыбается мне снизу вверх.
– С такой-то рожей – зачем мне на карточку сниматься? Я ишу Глорию Вестхэвен.
– Я Глория Вестхэвен, – ответила она, закинула одну ногу на другую и поддернула юбку. А я думал, нужно сдохнуть, чтобы попасть в рай.
– Что это с вами такое? – спросил я ее. – Какая вы Глория Вестхэвен? Я познакомился с Глорией Вестхэвен в автобусе из Лос-Анжелеса.
– А у нее тут что?
– Ну, я слыхал, что у ее матери тут фотостудия. Пытаюсь ее найти. В автобусе между нами кое-что было.
– Хотите сказать, что в автобусе между вами ничего не было?
– Мы с нею познакомились. Когда она выходила, у нее слезы в глазах стояли. Я доехал до самого Нового Орлеана, потом поймал автобус обратно. Ни одна женщина раньше из-за меня не плакала.
– Может, она плакала из-за чего-то другого.
– Я тоже так думал, пока все остальные пассажиры не начали меня материть.
– И вы знаете только, что у ее матери тут фотостудия?
– Только это и знаю.
– Ладно, послушайте, я знакома с редактором главной газеты в этом городе.
– Меня это не удивляет, – заметил я, глядя на ее ноги.
– Хорошо, запишите мне, как вас зовут и где вы остановились. Я позвоню ему и расскажу, что с вами случилось, только придется кое-что изменить. Вы познакомились в самолете, понятно? Любовь в небесах. Теперь вы расстались и потеряли друг друга, понятно? И прилетели аж из самого Нового Орлеана, зная только, что у ее матери тут фотостудия. Ясно? Завтра утром напечатают в колонке “М-- К--”. Договорились?
– Договорились, – ответил я. Кинул прощальный взгляд на эти ноги и вышел, когда она уже начала набирать номер. Вот я во 2-ом или З-ем крупнейшем городе Техаса – и он уже у моих ног. Я направился к ближайшему бару…
Внутри было довольно людно для такого времени суток. Я устроился на единственном свободном табурете. Ну, не совсем, потому что свободных табурета было два – по обе стороны от какого-то здоровенного парняги. Лет 25-ти, больше 6 футов росту и чистого весу фунтов 270. Значит, сел я на один из табуретов и заказал себе пива.
Опорожнил стакан и заказал другой.
– Вот когда так пьют, мне нравится, – произнес парняга. – А то эти задроты тут сидят, один стакан часами сосут. Мне нравится, как ты себя держишь, чужак.
Чем занимаешься и откуда ты?
– Ничем не занимаюсь, – ответил я, – и я из Калифорнии.
– Думаешь чем-нибудь заняться?
– Не-а, не думаю. Тусуюсь вот.
Я выпил половину своего второго стакана.
– Ты мне нравишься, чужак, – сказал парняга, – поэтому я тебе доверюсь. Но скажу я тебе на ушко, потому что хоть я и здоровый бык, боюсь, что перевес слегка не на нашей стороне.
– Запуливай, – сказал я.
Парняга склонился к моему уху:
– Техасцы – говно, – прошептал он.
Я огляделся и тихонько кивнул: да, мол.
Когда его кулак завершил свой размах, я очутился под одним из тех столиков, которые по вечерам обслуживает официантка. Я выполз, вытер рот платком, посмотрел, как весь бар грегочет, и вышел наружу….
В гостиницу я войти не смог. Из-под двери торчала газета, а сама дверь была чуть-чуть приотворена.
– Эй, впустите меня, – сказал я.
– Ты кто? – спросили меня.
– Из 102-го. Уплачено за неделю вперед. Фамилия Буковски.
– А ты не в сапогах, а?
– В сапогах? С какой стати?
– Рейнджеры.
– Рейнджеры? Это еше что такое?
– Тогда заходи, – ответили мне….
Не провел я в своем номере и десяти минут, как уже лежал в постели, подобрав вокруг себя всю эту сетку. Вся кровать – причем, немалая, да еше и с крышей – была обмотана сеткой. Я ее подобрал с краев и улегся в самой середине – а сетка вокруг меня. От этого я себя прямо педрилой каким-то почувствовал, но, учитывая ход событий, педрилой я себя мог чувствовать так же, как и кем-нибудь другим.
Мало того – в двери повернулся ключ, и она отворилась. На сей раз вошла приземистая и широкая негритянка с довольно-таки доброй физиономией и совершенно необъятным задом.
И вот эта большая добрая черная деваха откидывает мою педрильную сетку и воркует:
– Дорогуша, пора простынки менять.
А я ей:
– Так я же вчера только заехал.
– Дорогуша, мы тут не по твоему распорядку простынки меняем. Давай, вытаскивай оттуда свою розовую попку и не мешай мне работать.
– Угу, – сказал я и выпрыгнул из постели в чем мама родила. Ее это, кажется, не смутило.
– Хорошая у тебя тут кроватка, дорогуша, – сообщила она мне. – У тебя во всем отеле самый лучший
