Пива?
– Ага. Но за мой счет.
Тогда мы с нею завалились у меня на всю ночь, но с женщинами на этом я распрощался – месяцев на 14, на 18. Если сам на след не выходишь, то такие каникулы себе иногда можно устроить.
Поэтому каждый вечер после работы я напивался, один, у себя, и оставалось ровно столько, чтобы протянуть субботу на бегах; жизнь была проста, без лишней боли.
Смысла, может быть, в ней тоже было немного, но уже в том, чтобы избегать боли, он имелся. Джеффа я сразу признал. Хоть он и был моложе, в нем я увидел свою модель.
– Да у тебя просто дьявольский бодун, парнишка, – сказал я ему как-то утром.
– Иначе и быть не может, – ответил он. – Человек должен забываться.
– Наверное, ты прав, – сказал я, – бодун лучше психушки.
В тот вечер после работы мы завалились в ближайший бар. Джефф оказался похож на меня: едой не заморачивался, о еде вообще никогда не думал. Несмотря на все это, мы с ним были самыми здоровыми мужиками на всей богадельне, но до ручки себя ни разу не доводили. Жрать просто скучно. Бары к тому времени мне тоже остохренели – все эти одинокие идиоты, сидят и надеются: вдруг зайдет какая-нибудь тетка и унесет их с собой в страну чудес. Две самые тошнотные толпы собираются на бегах и в барах – и я в первую очередь имею в виду мужских особей. Неудачники, которые все время проигрывают, не могут постоять за себя и взять себя в руки. И тут я такой, прямо посередке. С Джеффом мне становилось легче. Я в том смысле, что для него все это было внове, еще с перчиком, для него во всем этом еще билась какая-то жизнь, будто мы чем-то значительным заняты, а не просто спускаем жалкую зарплату на кир, игры, меблирашки, не просто теряем работы и находим новые, не просто обжигаемся о баб, не просто из преисподней не вылазим, но еще и плюем на нее. На все на это и плюем.
– Я хочу тебя познакомить с одним моим корешем, Грамерси Эдвардсом, сказал он.
– Грамерси Эдвардсом?
– Ага, Грам на нарах провел больше, чем на воле.
– Зона?
– И зона, и психушка.
– Здорово. Пускай подваливает.
– Ему надо на вахту позвонить. Если не ужрался до чертиков, подвалит…
Грамерси Эдвардс приперся, наверное, через час. К тому времени я уже чувствовал, что мне многое по плечу, и это было хорошо, ибо Грамерси уже стоял в дверях – жертва исправительных колоний и тюряг. Глаза его, казалось, все время закатывались под лоб, будто он пытался заглянуть себе в мозги и посмотреть, что там пошло не так. Одет он был в лохмотья, а рваный карман штанов топырился от здоровенной бутылки вина. От него воняло, самокрутка болталась на губе. Джефф представил нас друг другу. Грам извлек из кармана бутылку и предложил мне выпить. Я принял предложение. Мы остались в том баре до самого закрытия.
Потом мы отправились пешком к Грамерси в ночлежку. В те дни, пока район не оккупировали киты индустрии, в некоторых старых домах бедным сдавали комнаты, и в одном из таких домов у хозяйки был бульдог, которого она каждую ночь спускала охранять свою драгоценную собственность. Сволочью был редкостной: пугал меня множество пьяных ночей, пока я не выучил, какая сторона улицы его, а какая – моя. Мне досталась та, которая ему была не нужна.
– Ладно, – сказал Джефф, – сегодня мы этого урода достанем. Так, Грам, мое дело – его поймать. Если я его поймаю, ты его распорешь.
– Ты лови, – ответил Грам, – а чика при мне. Только сегодня заточил.
Мы шли дальше. Вскоре раздался этот рык – бульдог скачками мчался к нам. У него хорошо получалось цапать за икры. Чертовски хороший сторожевой пес. Скакал он к нам с большим апломбом. Джефф дождался, пока он чуть нас не нагнал, а потом извернулся куда-то в сторону и прыгнул ему на спину. Бульдога занесло, он быстро обернулся, и Джефф перехватил его снизу на лету. Под передними лапами он сцепил руки в замок и встал. Бульдог лягался и беспомощно щелкал челюстями, брюхо его обнажилось.
– Хехехехе, – начал Грамерси, – хехехехе!
И он воткнул свою чику и вырезал прямоугольник. А потом еще и разделил его на 4 части.
– Господи, – сказал Джефф.
Кровь хлестала повсюду. Джефф выронил бульдога. Бульдог уже не дрыгался. Мы пошли дальше.
– Хехехехехе, – не унимался Грамерси, – сукин сын уже больше никого не потревожит.
– Меня от вас, ребята, тошнит, – сказал я. Пошел к себе в комнату, а бедный бульдог все не шел у меня из головы. На Джеффа я злился еще 2 или 3 дня, потом забыл…
Грамерси я больше никогда не видел, а с Джеффом надираться мы продолжали.
Делать, казалось, больше нечего.
Каждое утро на работе нас мутило… наша с ним интимная шутка. Каждую ночь мы напивались снова. Что еще делать бедному человеку? Девчонки обычных работяг не выбирают; девчонки выбирают врачей, ученых, юристов, бизнесменов и так далее.
Нам девчонки достаются, когда они с девчонками покончат, а те уже больше не девчонки – на нашу долю приходятся подержанные, деформированные, больные, сумасшедшие. Через некоторое время вместо того, чтобы брать их из вторых, третьих, четвертых рук, просто бросаешь это дело. Или пытаешься бросить.
Помогает выпивка. К тому же, Джеффу в барах нравилось, поэтому я ходил с ним.
Беда у Джеффа была одна: когда он напивался, его тянуло подраться. К счастью, со мной он не дрался. У него это очень хорошо получалось, махался он здорово и был силен: сильнее, наверное, я никого не встречал. Он не задирался, но, немного попив, казалось, просто съезжал с катушек. Однажды вечером я видел, как он в драке уложил троих парней. Посмотрел на распростертые в переулочке тела, сунул руки в карманы, потом взглянул на меня:
– Ладно, пошли еще выпьем.
Никогда победами не хвалился.
Конечно же, субботние вечера были лучше всего. В воскресенье выходной, можно бодун заспать. Большую часть времени у нас одно похмелье просто плавно перетекало в другое, но, по крайней мере, в воскресенье утром не нужно было вкалывать за рабскую зарплату в гараже – все равно с этой работы либо сам уйдешь в конце концов, либо вышибут.
В ту субботу мы с ним сидели в “Зеленой Лампе” и тут, наконец, проголодались.
Пошли в “Китайца” – довольное чистенье местечко, не без шика. Поднялись по лестнице на второй этаж, сели за столик в глубине. Джефф был пьян и опрокинул настольную лампу. Она разлетелась с большим шумом. На нас заоборачивались.
Китайский официант с другого столика одарил нас взглядом, полным исключительного омерзения.
– Не бери в голову, – сказал Джефф, – записывай в счет. Я заплачу за нее.
На Джеффа уставилась какая-то беременная тетка. Казалось, она очень недовольна тем, что он только что сделал. Непонятно. Не похоже, чтобы он совсем уж плохо поступил. Официант обслуживать нас не хотел, или специально заставлял ждать, а беременная тетка все смотрела и смотрела. Будто Джефф совершил отвратительнейшее из преступлений.
– Чё такое, крошка? Хочешь немножко любви? Да я ради тебя черный ход взломаю.
Тебе одиноко, милая?
– Я сейчас позову моего мужа. Он внизу, в уборной. Я его позову, я его приведу.
Он вам кое-что покажет!
– А что у него есть? – спросил Джефф. – Коллекция марок? Или бабочки под стеклом?
– Я его приведу! Сейчас же! – сказала она.
– Дамочка, – вмешался я, – не делайте этого, прошу вас. Вам ваш муж еще понадобится. Не надо так делать, дамочка.
– Сделаю, – ответила она. – Я это сделаю!
Она подскочила и понеслась к лестнице. Джефф ринулся за нею, поймал, развернул к себе и
