неотъемлемых черт его характера он стал заниматься их делами, ломать пополам таблетки тетрациклина, воевать с какими-то сукрами, убивать злобных некулов и привозить с земли чайные кружки, не говоря уж о множестве дел, о которых я не поставлен в известность.
Но насколько объективно разумна его деятельность? Не схож ли он с человеком, разрушающим муравейник ради спасения гусениц, попавших муравьям в лапы? Что может он сделать здесь и нужен ли он?.. В заочном споре с Сергеем я старался удержаться от эмоций и остаться ученым — значит, в первую очередь наблюдателем, старающимся сначала отыскать цепочки причин и следствий, докопаться до механизма, движущего явления, и лишь затем принимать решения.
Когда впереди обнаружился просвет, я замедлил шаги, потом совсем остановился. На поляне еще недавно был лагерь. Остовы шалашей были ободраны, ветки и сучья разбросаны по траве. В истоптанной траве лежал убитый крестьянин, босой, в мешке вместо рубахи. Борода торчала к небу. В кулаке был зажат обломок кинжала.
Скрываясь за стволами, я пошел вокруг поляны. В подлеске наткнулся на знакомую повозку. Носороги исчезли, оглобля вонзилась в землю. Небольшая птица перелетела через поляну. Она не видела опасности.
Я подошел к убитому. Несколько стрел валялось на траве. Я поднял одну. Ее наконечник был зазубрен.
Дорога пересекала поляну и шла дальше, через лес.
Вчера я шел по лесу. Сегодня снова иду по лесу.
И эти два леса разделены либо невероятным пространством, либо временем, либо и тем и другим. Путь был долгим, одиноким и нереальным, и я не раз задавал себе вопросы, на которые невозможно ответить: что я здесь делаю? Как попал сюда? Что за сила притянула друг к другу два мира и в той точке, где они соприкоснулись, создала туннель? Попробуем построить мысленную модель этого явления, на основе знакомого нам феномена: представим себе СЭП — суммарную энергию планеты… Модель строилась плохо — я не мог пришпилить планету в точке пространства, ибо искривление его должно было быть невероятно сложным, какого не бывает и быть не может. Не может, но существует. А что если обратиться к чисто теоретической, умозрительной модели почти замкнутого мира? Еще Фридман в двадцатые годы исследовал космологические проблемы в свете общей теории относительности. Отсюда придуманный Марковым «фридмон» — частица размером с элементарную, но могущая вместить в себя галактику — только проникни. И для тех, кто находится внутри фридмона, превращается в точку наш мир, вся вселенная, существующая частицей этой земли.
Тут я остановился, потому что услышал позвякивание, голоса, скрип… Еще немного, и я бы налетел на идущих впереди. И хорошо, что я этого не сделал.
Вид разгромленного лагеря привел меня к мысли, что лесник и остальные его друзья либо смогли убежать, либо попали в плен. Хотя я и надеялся на первое, второй вариант казался мне почему-то более вероятным. Правда, огнестрельного оружия здесь не знают и войны оказываются куда более тихими, чем в наше время. День отрытия охоты где-нибудь в костромском лесу даст по части шума десять очков вперед целому феодальному сражению.
Мне были видны лишь те, кто шел сзади. Пришлось поэтому снова углубиться в лес и обогнать их.
Устал я невероятно. Надеяться на второе дыхание не было оснований. Так всю жизнь собираешься — как к зубному врачу: буду вставать на полчаса раньше, делать гимнастику, ходить до института пешком. Но ложишься поздно, утром никак не заставишь себя встать, бежишь за автобусом и снова думаешь: вот с понедельника обязательно… Я с понятной горечью думаю об этом, ковыляя по лесу, нагибаясь, выискивая дорогу между елками. Вот вернусь, тогда уж… я еще не стар, и мои сверстники играют в футбол и взбираются на Хан-Тенгри. А лето буду проводить в доме Сергея Ивановича… не откажет же он младшему брату…
Я выглянул из леса. Мимо меня в сумерках тянулись телеги. На телегах лежали люди. Кто-то стонал. Перед телегами горсткой брели крестьяне… И тут я впервые увидел вблизи их врагов.
Когда-то, в дни молодости моего отца, в моде были фантастические романы о разумных муравьях. Их селили на Марсе и на Луне, увеличивали до человеческого роста, наделяли коварством и жестоким холодным разумом. Потрепанные книжки лежали в кладовке свидетельством тому, что мой отец когда-то был молод, и я отыскал их, когда мне было лет пятнадцать. К муравьям я стал относиться погано и побаивался их более, чем они того заслуживали, а оттого награждал разумом и действия их маленьких земных собратьев. А потом, через год, прочел где-то, что насекомые не могут стать разумными. И не могут быть такими большими. Это было доказано мне популярно, и я хотел в это поверить. Да и новых романов о муравьях что-то не попадалось… И вот сейчас, в мире Агаш и Луш, я увидел, как громадные, чуть ниже человеческого роста, муравьи ведут куда-то людей.
Громадные круглые головы насекомых, вытянутые вперед острым концом, круглые тельца и тонкие лапки придавали вечерней картине зловещий оттенок кошмара… И только тогда мне пришло в голову — а не сон ли все это? Должен признаться, что я больно ущипнул себя и больше к сомнениям не возвращался. Мне показалось, что один из муравьев обернулся в сторону леса, и я подумал, что у них здесь здорово должны быть развиты слух и обоняние… Я замер. Процессия тянулась мимо. Еще телеги, кучка муравьев с копьями и колпачками за спиной, закрытый возок, снова муравьи… В толпе крестьян, которых гнали перед телегами, лесника не было.
Когда колонна миновала меня, я решил снова обогнать ее и заглянуть вперед. Я не мог поверить, что лесник погиб. А может, он лежит раненый на телеге?
Я снова углубился в чащу. Там, внутри ее, было почти темно. Через несколько шагов я наступил на сучок, который затрещал так, словно в нем была спрятана противопехотная мина, и метнулся глубже в лес: если они за мной погонятся, мне не убежать, я слишком устал. И тут же понял, что лес кончился.
Я стоял на его краю, глядя, как колонна, полускрытая облаком пыли, втягивается на широкую пустошь. Впереди переливалась сиреневым и оранжевым река, отражая закатные облака. За рекой поднималась невысокая, почти правильной формы, конусообразная гора. Далеко впереди, у самой реки, стояло еще несколько муравьев, и их панцири отблескивали закатным светом. Стражники стали подгонять колонну, носороги потянули быстрее, мне же пришлось остановиться. Мне нельзя было выходить на открытое место.
И пока я так стоял, размышляя, что же делать дальше, встречающие муравьи подошли к колонне и все шествие остановилось. Муравьи скопились у крытого возка, и когда дверь в него раскрылась, оттуда вытащили человека. Это был Сергей Иванович. Мне показалось, что я вижу зеленую гимнастерку, седеющий ежик волос. Так и должно было быть. Иначе я зря спешил по лесу и прятался в овраге. В отличие от лесника я не могу устраивать здесь восстания и скрываться в лесу с Кривым. Я не свой, я тут же начну рассуждать о правомочности своих действий и приду к выводу, что решать такие вопросы должен не я, а кто-то другой, кто отвечает, кто подготовлен. Хотя кто, черт возьми, правомочен или подготовлен? Любое невмешательство — это только новый вид вмешательства, зачастую только более лицемерный, потому что и невмешательство тоже кому-то нужно.
На основе этих моих рассуждений нельзя делать вывод о том, что я в чем-то согласился с лесником, перешел на его сторону. Нет, все сомнения, кипевшие во мне, остались, но на какое-то время они были заглушены необходимостью. Цивилизованному человеку стыдно оставить собрата в беде — я не вступал в отношения с этим миром, я должен был спасти лесника. И только.
Но, увидев Сергея Ивановича, я успокоился. Я не представлял еще, как я выручу его, но не сомневался, что выручу. Хотя бы для этого пришлось на неделю застрять в этом мире. Я даже забыл, что не знаю языка, что каждый встречный отличит меня за версту, что я зверски голоден, что у меня ноги подкашиваются от усталости. Главное — я отыскал лесника.
Я следил за колонной до тех пор, пока она не пересекла реку и не скрылась в горе или где-то рядом с горой — я не разглядел. Над пустошью, расползаясь от реки, поднимался туман, смешанный с пылью, летучая мышь — или что-то вроде нее — промчалась низко, спеша к лесу. За рекой загорелся тусклый огонек. Быстро холодало. Вокруг было пусто, и в лесу, за моей спиной, раздался лай, перешедший в вой. Я вспомнил о некулах.
Я снял с плеча ружье, вышел на пустошь и через несколько минут был у реки.
