приспособиться к обстоятельствам — он видел, как налетает шквал, как вздымаются волны великих депрессий, как надвигаются войны, превращающие отели в госпитали, а изгнанных королев неизвестно во что, порой даже в изрешеченные пулями трупы, которым отдают почести в морге. Сумел он приспособиться и к революциям, которые нередко не только свергали пашей и монархов, но и превращали в пожарища либо обрекали на разграбление, как бывает с хлебными амбарами во время голода, прекраснейшие из его дворцов, сказочные караван-сараи, воздвигнутые посреди сплошной нищеты. И все же его место оказалось в потоке, уносящем наш век и разбрасывающем поколения его сменявших друг друга клиентур, потому что, несмотря на то, что лично он и не принадлежал к числу приспешников капитализма и колониализма, тем не менее имя его в некоторых частях света стало их символом, символом западной гордыни
Мемуаров Тобиас после себя не оставил. А жаль. Вероятно, для того, чтобы нарисовать картину несчастий либо несостоятельности великих, нужен был бы иной гений, отличный от того гения, которым обладал он. Он видел все с большой высоты. Что не побуждает к письму. Если не считать разного рода конференций, посвященных проблемам мира или же проблемам рыбной ловли, которые иногда проходят в больших отелях, последние обычно ограждают себя от всего, что может случиться вне их стен. Равно как и от шума, загрязнения и уродливости окружающей среды, от удручающего зрелища нищеты некоторых народов. Эта отстраненная, изолированная от современности, защищенная от любой инфекции действительность является одной из льгот, предоставляемых клиентуре, созерцающей этот стерилизованный мир, который иногда, как корзина с каллами и орхидеями, венчает крышку чаши, а иногда весь погружается в особую питательную среду. Тобиас считал своей обязанностью гарантировать полную непроницаемость. Надо сказать, функциональная организация гостиничных служб полностью подчинена этому требованию. И кондиционированный воздух, для которого необходима герметизация всех отверстий, недавно довел до своего логического завершения — как бы абсурдно оно ни было — столь точное предвосхищение будущего.
Эта изоляция, по замыслу великого Тобиаса Ласнера-Эггера и всех тех, кто ему подражал, служит залогом качества обслуживания на самом высоком уровне. Его собственные ощущения нам трудно себе представить. Трудно понять, что он, свидетель стольких событий, думал, когда обращал свой взгляд в прошлое. Как должен был он реагировать на потрясения, которые изменили лик земли, в особенности на кровавые гекатомбы принцев, властелинов, министров, людей, которые относились к нему с уважением, иногда даже дружески, при случае открывали ему кредиты и оказывались его лучшими помощниками? Что за странный мир! Драмам каждого из них, разорениям, изгнаниям, болезням здесь отвечало лишь движение ластика, стирающего записи в таблице въезжающих. Случалось ли ему из-за этого переживать? Или у него выработался иммунитет? Способствовали ли подобные, нередко жестокие развязки судеб, о жутких деталях которых сообщала пресса, эти кошмарные смерти, выпавшие на долю людей, принадлежащих к самым заметным ветвям общества, людей, чей такт, чьи душевные и интеллектуальные достоинства он имел возможность оценить, развитию у него скептицизма, равнодушия, безразличия ко всему, что не имело отношения к накоплению и равновесию финансов его концерна? Разве что портрет царицы в одном из монтрейских салонов — обычно не замечаемый посетителями — пробуждал какие-то воспоминания и вносил ноту весьма неопределенной меланхолии. Что-то в духе улицы Царевича в Ницце, рядом с православной церковью. С такой профессией, как у него, нельзя не ставить время от времени прошлое на свое место. А это приводит к неблагодарности. В частности, по отношению к прежним обнищавшим клиентам, которые предлагали свои услуги и которым приходилось отказывать. Деклассированность так же противопоказана персоналу, как и клиентам. Последние были бы шокированы, узнав в служащем регистратуры или в учителе фехтования одного из тех, кто некогда принадлежал к их кругу, и не знали бы, как в такой ситуации себя вести. Тягостная встреча для людей, которые и сами не застрахованы от подобных метаморфоз. Безотказная работа отелей, естественно, предполагала утаивание подобного рода превратностей за неизменными декорациями и ровными улыбками.
Перед лицом сменявших друг друга клиентур один лишь Тобиас олицетворял постоянство времени. Те, кого он уже не знал лично, много бы дали за честь увидеть его за поворотом коридора или же за иллюзию, что он их приветствует, незаметно пересекая один из салонов. Он никогда не отвечал тем, кто обращался к нему с расспросами. Он был живой вечностью.
Наиболее распространенной реакцией, когда стало известно, что он оставил Араму Мансуру большую часть своего состояния, оказалось чувство, близкое к оцепенению. Целое семейство племянников и кузенов, тоже занятых в гостиничном деле между Шо-де-Фоном и Тессеном, терпеливо дожидавшиеся завершения столь блистательной карьеры в надежде, что материализовавшиеся кусочки подобного преуспевания станут цементом их собственных, гораздо более скромных успехов, осталось с носом.
О причинах, в силу которых выбор пал на Мансура, судачили без конца. А тот, чтобы не заниматься всей этой империей, постепенно передал дела в другие руки. И, может быть, именно это и было одной из причин прогрессирующей деградации концерна. Убыточные звенья, такие как Корфу, Агадир, Фуншал- Мадейра, были уступлены конкурирующим компаниям: американским, саудовским, японским. Распространились слухи, что вроде бы небольшими пакетами уже потихоньку скуплены акции и что соответственно Монтрё и Гштад, последние бастионы концерна Ласнер-Эггер на швейцарской земле, тоже находятся под угрозой. Правда ли, что Арам Мансур затем и отправился в Египет, чтобы организовать сопротивление этой угрозе? Лично мне это кажется маловероятным. Не существует никакого доказательства, что он когда-либо вообще вникал во все эти деловые хлопоты. Он не тратил и десятой доли своих доходов. Единственной вещью, которую он ценил, была возможность перемещаться из страны в страну, практически не покидая своих владений. Он довольствовался тем, что в каждом из этих отелей имел собственный номер, ключ от которого был у него одного.
Вот между этими-то различными пунктами и разыгрывалась его жизнь. Похоже, сам он воспринимал происходящее именно так. Партия продолжалась, и он не рисковал оказаться перед лицом более сильного противника. В этой области он был непобедим, раз и навсегда. Он перемещался по своей шахматной доске с ее параллелями и меридианами в соответствии с ему одному понятными законами. Это превратилось для него в игру. И защищать в случае необходимости он стал бы лишь те позиции, которые были связаны с каким-то событием его личного прошлого. Таким способом обозначенные клетки представлялись ему чем-то вроде «полей» его этюда. Сохранение контрольного пакета акций несколько противоречило бы, как мне кажется, его желанию уменьшить долю личной ответственности в деле, для которого, если им управлять столь же энергично, как Тобиас, требовался человек с иными, нежели у него, способностями и амбициями.
Судьба как бы сама отстранила его, обострив препирательства на ассамблее директоров-управляющих отелей высшей категории. Имя Арама Мансура оказалось упомянутым в одном из коммюнике, которое сейчас находится у меня перед глазами и которое появилось в прессе после совещания, состоявшегося в Сен-Морисе и завершившегося званым ужином в отеле «Сювретта-Хаус». «Только глобальная политика, — читаем мы в газете, — позволила бы сохранить единство столь важного концерна, KSK Ласнер-Эггер. По- видимому, г-н А. Мансур и другие наследники, которые, после того как в 1959 году в девяностовосьмилетнем возрасте скончался учредитель, стали держателями акций, оказались не в состоянии овладеть ситуацией и противодействовать распаду. По крайней мере за пределами Швейцарской Конфедерации.
Наша ассамблея не могла не выразить своей озабоченности тем, что все большее число европейских отелей высшего класса переходит во владение компаний, далеких от гостиничного предпринимательства, как это недавно случилось с «Дорчестером» в Лондоне, а еще позже с «Ласнер-Эггером» в Регент-парке, которые оба были куплены арабским консорциумом.
Хотя «Ласнер-Эггерам» в Монтрё, в Лугано и в Гштаде пока еще вроде не угрожают никакие тайные посягательства, — мы вправе это утверждать, — тем не менее сейчас следует действовать в предвидении подобной эволюции, так как подобные посягательства иностранцев на наше гостиничное достояние чреваты серьезными последствиями для коммерческой политики наших предприятий и для уровня их функционирования. Действительно, стоит только себе представить, что качество обслуживания, благодаря которому была завоевана репутация…» и т. д.
