только без огонька в глазах, и глаза эти смотрели на гостя холодно, равнодушно.
– Очень приятно, – сказала она.
– Ну, что же, садись, – сказал Шарль, открывая дверцу стенного шкафчика. – Выпьем с тобой перед завтраком по рюмочке перно. Садись, рассказывай.
Они выпили, и Лобришон уставился на товарища влажным, растроганным взглядом.
– Ты грустен, Анри, у тебя неприятности?
– Да, и гораздо серьезнее, чем ты можешь себе представить.
– Выпьем еще по одной, а потом ты расскажешь, чем я смогу быть тебе полезен.
Лора поднялась:
– Прошу извинить, но я оставлю вас ненадолго, господа.
Легкой походкой она вышла в боковую дверь.
– Как она похожа на «Сорванца», – сказал Бертон. – Ты помнишь Вики?
– Еще бы, – кивнул Шарль. – Мы все были влюблены в Полиссон...
Бертон прикрыл ладонью глаза.
...Черная машина доставила Вики в тюрьму Фрэн.
Дважды делались попытки вызволить «Сорванца», когда ее вывозили на допросы в гестапо. Это были хорошо продуманные и подготовленные операции, но обе окончились неудачей.
Вики допрашивали с двумя переводчиками – русским и французским. Пытались спекулировать на ее эмигрантском прошлом.
– Вы ввязались в опасное движение, рискуете жизнью, хотя могли бы жить, как принцесса, – уговаривал ее следователь. – Вы же знаете, что в Сопротивлении задают тон коммунисты, по вине которых вы лишились отечества...
Ничто не помогло. Вики твердила одно: «Я русская, жила всю жизнь во Франции и никогда не изменю ни своей родине – России, ни Франции, приютившей меня».
Следователь прозвал ее 'Принцесса «Их вайе нихт» [я ничего не знаю (немецк.)]
Пошли в ход резиновые хлысты, веревки и ввинченные в потолок кольца, холодный карцер... Вики не выдала никого. И вскоре ее гордая, прекрасная голова скатилась под топором фашистского палача.
Французское правительство посмертно наградило Веру Александровну Шереметьеву орденом Почетного легиона и военным крестом с пальмами...
По другую сторону двери Лора примкнула ухом к замочной скважине. Разговор был хорошо слышен.
– Что за маскарад, Анри! – спросил Лобришон.
– Обстоятельства... – уклончиво ответил Бертон.
– Что нового в твоей лаборатории? Как подвигается работа?
– У меня нет теперь лаборатории. У меня нет работы. У меня нет своего имени. Я не могу появиться в своей квартире.
– Да, я читал в утренней газете – не твою ли лабораторию взорвали ультра?
– Ультра здесь ни при чем, старина, Можешь ты помочь мне, не спрашивая пока ни о чем? Мне нужен кров на несколько дней.
– Как ты можешь сомневаться, Анри! Мой дом – твой дом.
– Благодарю.
В этот момент дверь приоткрылась и женский голос позвал:
– Шарль, на минуту...
Лобришон вышел. Из-за двери до Бертона доносились приглушенные отголоски спора.
– Кто этот человек? – допытывалась Лора. – Только не ври, Шарль!
– Я уже сказал тебе, он мой старинный друг...
– Боже! Он то Зевс, то Лемуан, хотя это явно не его настоящая фамилия. У него взорвали лабораторию, за ним охотятся оасовцы или бог знает кто еще, и ты тащишь этого подозрительного субъекта в наш дом...
– Лора, детка, я должен помочь ему, иначе окажусь последним подлецом...
– Нет!
– Лора!
– Шарль!
– Я прошу тебя...
– Нет! Ты хочешь влипнуть в темную историю? Ты хочешь, чтобы нас пластикировали? Ты хочешь поставить на карту благополучие семьи?
– Лора!
– Нет, я не перенесу этого! Он войдет в наш дом только через мой труп! Ты знаешь, я жду ребенка...
Лора разрыдалась.
Шарль вернулся в кабинет красный, как вареный рак. Выпил подряд две рюмки перно и повалился в кресло.
– Черт побери!
...Над входом в лагерь Нейе Бремме красовалась издевательская надпись: «Каждому свое», хотя тут больше пристала бы вывеска над вратами дантовского ада: «Оставь надежду всяк сюда входящий». Действительно, ни один заключенный до сих пор не выходил отсюда. Тюремщики злорадно предупреждали Бертона, что жизнь в Нейе Бремме будет хуже смерти.
В первый же день лагерной жизни Анри и Шарль увидели потрясающую сцену: два заключенных в полосатых куртках тянули какую-то шутовскую колесницу, декорированную пестрыми тряпками. Под балдахином в кресле сидел связанный человек, тощий до ужаса. А впереди шествовал оркестр, набранный из уголовников, в тех же куртках. Аккордеоны и скрипки негромко наигрывали фривольную песенку: «Приходи, мой друг, я жду тебя...»
Эсэсовцы надрывались со смеху, довольные своей выдумкой, хватались за животы.
Этого человека везли к месту казни. Вешали, как узнал потом Бертон, на струне от рояля, чтобы агония длилась подольше.
Бертона загоняли в бассейн и заставляли нырять, а когда он высовывал голову, чтобы хлебнуть воздуху, били по темени палкой.
Много может вынести человек, неимоверно много! В нем нередко таятся огромные силы, о которых он и не подозревает... А Бертон превзошел все нормы выносливости, известные лагерным палачам. Комендант лагеря трижды спорил на бутылку шнапса, что «этот французишка не протянет еще и трех дней», и – трижды проигрывал.
И этот человек, сам полумертвый от голода, подливал свою похлебку в миску Шарля. Этот человек, шатаясь, тащил на спине Шарля, избитого надзирателями... Отстающих травили овчарками – если бы не Анри, не быть бы Шарлю в живых. Однажды он поделился с Лобришоном коркой хлеба, которую стащил у собаки, рискуя получить пулю в спину...
Стараясь не глядеть на Бертона, Шарль удрученно прошептал:
– Очень сожалею, дружище, но сейчас я не могу предоставить тебе свою квартиру... Прости, жена ждет ребенка и... Но если хочешь, я поселю тебя в гостинице. Ты будешь записан под именем Лемуана.
Бертон все понял. Он доверительно коснулся руки Лобришона.
– Я не обижаюсь, старина, давай. Мне нужно хотя бы выспаться.
Шарль встрепенулся, облегченно вздохнул, лицо его просветлело. Он нажал кнопку звонка. В дверях появился тот же портье.
– Месье Лемуану номер «люкс» на одного. В номер завтрак и шампанское.
– Я боюсь разорить тебя, – засмеялся Бертон.
– Пустяки. Может быть, тебе нужны деньги?
Лобришон подошел к сейфу и достал толстую пачку стофранковых бумажек.
– На первое время хватит? Не стесняйся, Анри.
– Спасибо. Как только я смогу снова пользоваться своим текущим счетом...
Бертон, не снимая плаща, стоял у окна роскошного номера и задумчиво глядел в окно. Как обманула его
