завистью.
Тарас посмотрел на Галю. Та тоже во все глаза наблюдала за влюбленными. И Тарасу очень-очень захотелось оказаться сейчас на их месте. Конечно же, вместе с Галей. Только с Галей!
А песня достигла своей кульминации. Жизнеутверждающий, ликующий голос певицы взорвался над площадью и метнулся вверх — к самым звездам: «I will always love you!!!»
Тарас понял все без перевода. И когда струи фонтана переливающейся цветной колонной ринулись следом за звуками в небо, он сгреб Галю в охапку, и губам их не нужно было ничьих указаний и команд, чтобы найти друг друга.
Так сладко Тарасу еще не было никогда. «Люблю, люблю, люблю!..» — пульсировало в его голове, животе, сердце. «Люблю, люблю», — стучало в ответ Галино сердце, толчки которого он чувствовал телом.
Они стояли, слившись в одно целое, очень-очень долго. Отыграла еще одна мелодия, зазвучала следующая.
Лишь тогда Галя отпустила губы Тараса, заглянула в его глаза и сказала:
–?Я буду всегда любить тебя.
–?Так пела Хьюстон? — почти беззвучно, дышать он не мог, спросил Тарас.
–?Так говорю я. Люблю тебя и всегда буду любить.
–?Я тоже. Это теперь моя любимая песня. Спасибо тебе за… фонтаны.
Галя заметно вздрогнула, а Тарас вдруг отвел взгляд и спросил, почти простонал:
–?Ты ведь это имела в виду… тогда… когда… про него?..
–?Ты говорил мне, что я глупышоныш, — шепнула Галя, нежно взяв в ладони голову Тараса и поднеся губы к самому уху, касаясь его, будто целуя. — Так вот, глупышоныш не я, а ты. Фонтаны у каждого свои, любимый. И у нас они теперь тоже есть. Наши. Только наши. Твои и мои. Навсегда.
–?Навсегда, — эхом выдохнул он.
29
— Странно, — сказала Галя, заходя в купе. — В плацкартный вагон билетов нет, а тут — вообще пусто…
–?Здесь дорого, вот и пусто. — Тарас сел на полку и вытянул ноги. — А может, нас и вовсе кассир обманула. Чтобы побольше с нас содрать.
–?Ей-то зачем? — хмыкнула Галя, устроившись напротив Тараса. — Не себе же в карман.
–?Ну, мало ли, — покрутил тот в воздухе ладонью. — Может, план какой.
–?Скажешь тоже! Какой еще план в наше время? — Галя потянулась, зевнула. — Давай-ка лучше кофеек попьем — да баиньки.
–?Кофеек и баиньки — как-то не очень сочетаются, по-моему, — засомневался Тарас.
–?Сочетаются, — подмигнула Галя. — Если кофе чуть-чуть насыпать. И если спать о-о-очень хочется!
–?Ты соня. Сколько спать-то можно?
–?А что еще ночью в поезде делать? — парировала Галя, и только потом ей стукнуло в голову, какой ответ теоретически она может получить. И, самое интересное, она очень хотела бы услышать именно это.
Тарас, похоже, подумал о том же, потому что покраснел и быстро вскочил:
–?Пойду я, кипяток наберу.
–?Ну, иди, — вздохнула Галя. Собственно, она лишь сделала вид, что огорчилась непонятливости Тараса. Да и то — понарошку. Знала она и то, что он все прекрасно понял, да и прямого ответа от него все равно не ждала. Более-менее она своего любимого уже изучила. Пусть все идет своим чередом, не надо ничего специально подгонять. Тогда все обязательно будет. А иначе Тарас лишь смутится и спрячется в свою скорлупу — выковыривай его потом оттуда!
Галя задумалась вдруг, как же так получилось, что всего за двое суток человек, который не просто не нравился ей, а даже вызывал отвращение, стал вдруг единственным и самым необходимым? Почему, каким образом полное неприятие превратилось вдруг в любовь? Ведь Тарас не мог измениться за столь короткое время, во всяком случае, кардинально. Да, он стал собранней, жестче… Но это ей так показалось, она ведь не знает, каким он был до их встречи. И все равно, какая в нем жесткость? Напротив, он раним и застенчив, неуклюж и нерасторопен. Разве это ей нравится в мужчинах? Так что же тогда, что? Нерастраченная нежность, которая, кажется, переполняет его до краев? Честность, граничащая с детской непосредственностью? Умилительная наивность? Или все-таки умение собраться в нужную минуту, принять решение, взять на себя ответственность? И еще — исключительная надежность. Как ни странно, рядом с этим нескладным, близоруким — впрочем, уже нет — мужчиной она чувствовала себя защищенной. Она могла верить ему и могла доверять.
Впрочем, какая разница? Разве это главное? Разве любят обязательно за что-то? Нет, это будет уже не любовь. Это называется по-другому. Сделка. Ты — мне, я — тебе. Ты мне подаришь свои ласки, тогда я одарю тебя улыбкой; ты купишь мне автомобиль — я, так и быть, уступлю тебе свое тело; ты поселишь меня в роскошной квартире, и тогда я, может быть, скажу тебе «да». Тьфу, насколько же это противно и гадко! А вот если так, без ничего, тогда что? Если есть только он один, со всеми своими достоинствами и недостатками? Правда, одним из главных достоинств является то, что он любит тебя, еще одним — то, что он и не пытается эти недостатки скрывать. А еще, и это тоже очень-очень важно, он любит не только ее, но и Костю. И он честен. А разве честность совсем потеряла в этом мире цену? А честь? Неужели эти понятия имеют уже во всех словарях примечание «устар.»? Ну а любовь, наконец? Да-да, любовь, в настоящем, истинном своем понятии, а не то, чем принято теперь повсеместно прикрывать обычную развратную похоть или, в самом лучшем случае, обыкновенную привязанность и симпатию? Если можешь принять все в другом человеке без остатка — значит, любишь. А не можешь — уйди, дай возможность другим найти свое счастье.
Сама Галя говорила слово «люблю» всего два раза, точнее — двум мужчинам: Роману и вот теперь уже Тарасу. Она терпеть не могла разбрасываться словами, тем более такими. И если уж говорила «люблю», то отдавала себе полный в этом отчет, брала на себя определенные обязательства. Если сказала это, значит, будь добра не ждать милостей и подарков от любимого, а постарайся отдать ему всю себя, без остатка. И, конечно же, безвозмездно. Если он любит, то тоже отдаст все. Но нельзя ни в коем случае этого просить, а тем более требовать.
Вот и сейчас она собиралась отдать себя Тарасу. В самом прямом, грубовато-банальном смысле слова. И не только потому, что этого требовали взятые с признанием в любви обязательства, но и потому, что она этого хотела, по-настоящему страстно желала.
И когда Тарас вошел в купе, держа в руках «дымящие» паром кружки, она внезапно охрипшим голосом сказала: «Поставь», а после того как он опустил их на столик, потянула его за отвороты куртки на себя. Получилось почти как тогда, на даче, — он снова придавил ее своим телом. Только тогда из нее рвалось одно лишь животное желание, а теперь в ней пылала любовь. Тогда они попросту совокуплялись, теперь же они дарили друг другу себя.
Валялась разбросанная по купе одежда, остывал в кружках кипяток, зато чувства Тараса и Гали не только не остывали, но разгорались все жарче и жарче, до той несуществующей отметки шкалы, имя которой «блаженство»; и, перескочив ее и забрав с собой, до «безумия»; потом, уже все вместе, до «сладострастия» и так далее, до бесконечности. Галя перестала ощущать себя отдельной личностью. Теперь она была растворена в любимом и в то же время растворила его в себе. Она бессвязно выкрикивала что-то в конвульсиях оргазма, но не могла поручиться, что это кричит именно она. Ведь она стала теперь и им тоже, а он стал ею. И это она сейчас жарко дышала, ускоряя толчки: «Люблю, люблю, люблю!..» — и это он сейчас, выгибаясь змеей, жадно раскинув бедра, стонал: «Возьми меня! Да, да! Еще!..» Можно пытаться описать это словами, но никогда и никто не придумает для этого нужных и правильных слов, потому что там, где случается это, кончается земное бытие, теряют значение любые слова и понятия, лишаются силы
