28
Тарас шел к бабушкиному дому. И чем ближе подходил, тем ноги его шагали все медленней и медленней. Пока не остановились вовсе метрах в десяти от знакомой калитки.
Забор представлял собой изгородь из длинных горизонтальных жердей в четыре ряда. Двор был виден весь, как на ладони: сарай для дров, чуть дальше — хлев, за самим домом — огородные грядки, а уже за ними — банька, в которой так любил париться Тарас.
Во дворе никого не оказалось, но из открытой форточки доносились приглушенные голоса и музыка, видимо, от работающего телевизора. Это слегка огорчило Тараса — если уж не в сам дом, то во двор зайти ему очень хотелось. Теперь это делать было неудобно. В доме наверняка отцовская жена. Не жил ведь тот шестнадцать лет в одиночку? Конечно, если бы она вышла, он бы ей все объяснил… Но вот как раз этого делать и не хотелось. Что бы он стал говорить? Что он сын ее мужа? Ну, ладно, допустим, ничего в этом страшного нет, всяко уж она о его существовании знает. Но вот что он здесь, в Ильинке, делает? Тем более сейчас, когда отец поехал к нему… Или тот назвал другую причину отъезда? Еще хуже. Что станет говорить Тарас, как будет смотреть в глаза этой женщине, зная, что отца уже нет? Ведь сказать он ей об этом не сможет, однозначно.
И Тарас стал уже поворачиваться, чтобы уйти, как вдруг дверь дома открылась и на крыльцо вышел… попутчик из поезда! Тарас от неожиданности присел. Мужчина спустился с крыльца и направился к сараю. Уже, разумеется, без костюма и галстука, но в том, что это был тот самый человек, Тарас не сомневался ни мгновения. Он медленно, все так же вприсядку, попятился, а когда расстояние показалось ему безопасным, повернулся и выпрямился, чуть не столкнувшись нос к носу с давешней теткой из магазина, назвавшейся Зинкой.
–?Потерял что, Тарас Артемович? — насмешливо спросила она.
–?Да, ключ где-то выронил… — брякнул Тарас первое пришедшее на ум.
–?От дома, что ль, ключ? — Зинка прищурившись посмотрела в сторону бабушкиного дома. — Так там вон Колька… Ну да, Колька приехал. Гляди-ка! Иди, иди, — подтолкнула она Тараса туда, откуда он только что уползал. — Знаешь Кольку-то? Нет? Вот и познакомишься как раз. Он ведь тебе брат почти. Маруськин сын. Маруську-то знаешь ли? Баба отца твоего…
–?Нет-нет, — отчаянно заблеял Тарас, пытаясь обойти говорливую Зинку. — Мне некогда, я на автобус опаздываю…
–?Так ты что — назад поехал? — вытаращила глаза женщина. — А чего и приезжал-то тогда?.. — Тут глаза ее засветились вдруг нездоровым интересом. Зинка даже тяжелую сумку поставила на землю. — Ты к Катьке, что ли, приезжал? — зашептала она. — Никак забыть не можешь?.. А уж она-то как по тебе сохнет, ой, как сохнет! — Голова Зинки закачалась так, словно та намерилась стряхнуть ее наземь. — И ведь приворожила поди, раз прибежал, добилась своего? Ой, па-а-арень!.. — Женщина вдруг злобно выплюнула: — Вот ведь сучка, дрянь такая! Ведьма проклятущая! Беги от нее, Тарас, беги что есть моченьки, пока не присушила вусмерть! Вот ведьма…
И тут Тарас взорвался:
–?Сама ты ведьма, дура старая! Да таких, как она, — еще поискать! Вернулась к вам сюда после института, детей ваших, внуков учить вернулась, потому что знает — некому больше! И лечить вас, идиотов безмозглых, тварей неблагодарных! — Тарас сплюнул под ноги попятившейся Зинке и, резко повернувшись, быстро зашагал к Катиному дому.
–?Пропал парень, — услышал он сзади жалостливые всхлипы. — Довела ведьмачка. Как есть ум потерял. Хорошо, Лидия не дожила, царствие ей небесное!..
Тарас снова сплюнул, потому что во рту вдруг скопилась противная горечь. Он понял теперь, каково здесь приходится Кате. Совсем-совсем одной. Даже человек, живущий в лесной глуши или в пустыне, на необитаемом острове, на Луне — да где угодно, там, где нет людей, — и то не будет чувствовать тебя столь одиноким, как обитающий рядом с ними, но чем-то отличающийся. Не такой, как они. Другой. Не важно, лучше ли, хуже — просто иной. Как же страшно, наверное, Кате в этой озлобленной пустоте. В этом закрытом мирке, где нет места иным. Где «не такой, как все» — самое страшное ругательство, неизлечимый диагноз.
Когда он подошел к Катиному крыльцу, руки его еще тряслись. И даже колени дрожали. Тарас плюхнулся на доски и достал сигарету. Затянулся так, что сразу истлела чуть ли не треть бумажного цилиндрика. Столбик пепла упал на джинсы, но Тарас этого даже не заметил. Он продолжал думать о Катерине. Ему казалось теперь, что она находится в еще худшем положении, чем они с Галей. Ведь их все- таки двое… даже трое, с Костей… они любят друг друга… он любит, снова поправил себя Тарас. Этого так много для счастья, что все эти мысленные внушения, головные боли — такая, по сути, ерунда, такая мелочь, на которую просто не стоит обращать внимания. Особенно теперь, когда он понял, что любовь побеждает все. А Катя? А что у Кати? Такое вот злобное шипение за спиной? А ведь найдется какой-нибудь умник, еще и дом спалит по пьяни. Или просто по злобе, по широте нашей душевной, расейской.
Сигарета, догорев до самого фильтра, обожгла пальцы. Тарас отбросил ее и достал новую.
А что, если все-таки взять Катю с собой? Насовсем. В их школе есть биолог, но в пятой, он слышал, как раз искали вроде бы… Да и она ж тут не только биологию преподает. И химию вон, и историю, и географию. Точно. Надо брать. Одно плохо — каникулы на носу. Зачем кому-то летом учитель? И где Катя жить будет? Тоже вопрос. Не у них же с мамой! Мама повесится.
И тут в голове у него замелькали вдруг такие мысли, что даже челюсть буквально отвисла и изо рта выпала сигарета. Тарас никак не ожидал, что способен на такое… Нет, не на действия, не на мечты даже какие-то, а всего лишь на мысли. Но тем не менее они появились и, как ни гнал их Тарас из головы, носились по ней серыми кошками, но выпрыгивать не собирались.
А подумал он о том, что Катерина вполне бы могла поселиться у них, и мама на сей раз и пикнуть не посмела бы, если бы он, Тарас, на Кате… женился! А что? А почему нет? Ведь она ничего не забыла, он понял это сегодня. Он видел ее глаза после того, как он… когда чуть было не… Он не настолько глуп, чтобы не разобраться в этом. А сам? А разве сам он не ощущал желание, вожделение, находясь рядом с Катей? Уже потом, когда перерезала она нить, по которой командовали Тарасом. То были уже его настоящие желания, определенные — дальше некуда! Ведь Катя очень ему нравится, что скрывать. Ведь прошлое не умирает навсегда, как бы нам этого ни хотелось. Так чего же теряться? Катя чертовски красива, красивее Гали, если быть объективным, она свободна, у нее нет, как у Гали, «приданого»…
«Что?! — Тарас, видимо, все-таки заорал вслух, потому что сидящая на заборе ворона испуганно каркнула, истошно захлопала крыльями и рванула ввысь. — Скотина! — Он вцепился обеими руками в волосы и принялся раскачивать голову, словно пытаясь ее оторвать. — Да за такие мысли тебя… за такое ты достоин…» — Тарас не мог придумать подходящего для себя наказания — все казалось ему слишком гуманным. Он почувствовал такую вину перед Галей, словно только что на самом деле облил ее грязью.
Тарас вскочил и бросился к двери. Ему нестерпимо хотелось увидеть Галю, обнять ее, поцеловать, спрятать лицо в ее короткие светлые волосы, вдохнуть их запах. «Я люблю, люблю, люблю ее, только ее, единственную, самую-самую», — шептал он, толкая неподдающуюся дверь.
Неожиданно та распахнулась. На пороге стояла Галя. Сзади выглядывала улыбающаяся Катерина.
–?Что с тобой? — окинула его растерянным взглядом Галя. — Ты что, выпил на дорожку?
–?Н-нет, — промямлил Тарас, почувствовав себя и правда чуть ли не пьяным.
–?Что-то у Марии случилось? Прогнала? — нахмурилась Катерина.
–?У какой Марии? — совсем растерялся Тарас. Он перевел взгляд с Гали на Катю и обратно и с облегчением понял, что все хорошо. К подруге детства он по-прежнему относился с теплотой и даже больше немножко, чем просто к подруге, что уж скрывать от себя самого, но любил он все-таки Галю. По- настоящему. Больше всего. Больше самой жизни.
И все-таки как интересно… Вот они, обе рядом. Прошлое и настоящее. Брюнетка и блондинка. Черное и белое. Добро и… Нет-нет-нет, оборвал себя в ужасе он. Нет никакого добра, и уж никакого зла тут тем более нет, как нет в природе ничего абсолютного, как нет у нее даже этих цветов — черного и белого, ведь
