быть иначе? Ведь когда они отъезжали, я разглядел вмятину на бампере Волги в виде летящей чайки. Так мне показалось. Вызывать из-за этого ГАИ? Смысла нет. От меня денег не дождёшься. Это был тот самый случай, когда и снега зимой не допросишься. С другой стороны: а куда этот дед так нёсся? Вот куда? Прямо мне под колёса. И что он ждал при этом?
Да что уж говорить о работе на линии, когда даже на конечной станции у нас в обеденный перерыв случалось разное?
Я отлично помню, как однажды я сидел в своём трамвае, что-то жевал челюстями, как вдруг ощутил сильный удар. У меня даже кресло сместилось. Я вышел из кабины. Сзади стояла «тридцатка» также приехавшая на обед. Из неё вылез водитель Егоров. Молодой парень. Он всегда мне казался излишне мрачным. Он водил трамвай с самым печальным выражением лица, который мне только доводилось видеть. В жизни же Егоров оказался улыбчивым, добродушным и довольно простым. Больше всего ему нравилось в работе водителя то, что не надо передеваться. Он так мне и говорил.
— Я до этого слесарем работал. На заводе. Вечно весь грязный, сальный. А здесь хорошо: мы работаем в той же одежде, в которой приходим из дома.
Но на линии выражение лица Егорова являло собой вселенское страдание и мрак. Казалось ещё чуть-чуть и он расплачется. Но этого не случалось. Позже он ушёл с трамвая как я думаю в результате крайне неудачной амурной истории. Полюбилась ему девушка — тоже водительница — и вроде как у них всё снюхалось, и даже вышло оплодотворение… но вот потом… словом, не выдержали проверку бытом. Они расстались, и он ушёл с трамвая. А жаль. Перец был забавный. Флегматичный такой. Его тоже гоняли как сидорову козу.
Вот и в тот раз он приехал на обед. И врезался в мой вагон, не рассчитав возможностей юза.
— Расслабься, — сказал он мне с улыбкой, глядя на моё удивлённое лицо, — это я так паркуюсь.
— Толково…
В другой раз я и сам «припарковался» не хуже. Я работал на двадцать первом маршруте и встал на обед за «пятнажкой». Вагоны уезжали на линию, и нужно было просто подогнать трамвай. Место освобождалось. Я видел как «пятнажка» проехав метров двадцать, остановилась. Я тоже решил приблизится. Включил управление, щёлкнул реверсом и толкнул вагон. Вышло слишком сильно. Я, сообразив это, тут же нажал на тормоз, но было поздно. Дальше я видел, как приближается стекло впередистоящего трамвая. Затем раздался грохот удара. Долбанулись отбойные брусья вагонов. Самое страшное: по салону «пятнажки» в это мгновение шла подгонщица Веселова. Дико тупая бабка лет шестидесяти. Для неё данный удар был похлеще начала войны, наверное. Страшнейшим происшествием за последние пятнадцать лет. Она зашлась криком, повалившись на ближайшие сидения. После чего выбежала из салона и умчалась к начальству докладывать. Вскоре вышла очередная руководительница.
Внимательно всё осмотрев она поинтересовалась:
— Ой Серёжа, что это у тебя случилось?
— Ничего, — спокойно отозвался я.
— Но ты ведь врезался в вагон?
— Нет, немного брусья ободрал. Хрен с ними.
— А это что такое?
Она указала на какую-то железку, оторвавшуюся от отбойника «пятнажки».
— Железяка… — равнодушно произнёс я.
— Но её ведь надо приварить!
— И чего, я этим должен заниматься?
— Нет, не ты конечно. Знаешь что? Когда приедешь в депо, зайди к слесарям найди Завгороднева, он там бригадир, расскажи, как всё получилось, и он всё это приварит. Но придётся, конечно, заплатить.
— Ладно…
Разумеется, заходить я ни к кому не стал. Даром мне оно не нужно. Плюнул и забыл.
Кстати, насчёт Веселовой. Это и вправду была глупейшая колхозная тётка. Вообще-то там их имелось две таких. Со схожими фамилиями. Веселова и Вешнякова. Просто жесть. Обе ездили как каракатицы, обе несли чушь несусветную, и обе лебезили перед начальством, боясь увольнения. Вешняковой вечно не хватало времени на линии, и она постоянно разговаривала сама с собой во время движения. Вешнякова работала на трамвае дольше всех. Я уж не знаю сколько конкретно. Сама она рассказывала мне, дескать, начинала в ту пору, когда на трамваях водители трудились стоя, крутя огромные контроллеры. Как в старых фильмах. Вот видимо за это время она и немного «повредилась» мягко говоря. Впрочем, медленная езда не спасала её от аварий. Я, например, помню, как она проутюжила однажды такси. Причём прилично: водителя госпитализировали. Вообще по моим наблюдениям медленная езда никогда не была залогом безаварийности. А самые толковые и адекватные водители частенько говорили мне, мол, нет никаких гарантий и никогда нельзя быть излишне самонадеянным. Подчас никакой опыт и стаж не спасают. И несчастные случаи на линии зависят далеко не всегда от мастерства водителя. Это именно вопрос СЛУЧАЯ. И ничего не поделаешь.
Что же касается Веселовой, этой картинной дуры извините за такое определение, то она однажды перестала вдруг общаться с другими водителями. Ни с кем не разговаривала. Ни когда ездила на «маршруте» ни когда приезжала на конечную. Причина? Она вышла замуж. За водителя автобуса. Вы спросите, какая связь? По её мнению (а она его всё-таки под напором общественности была вынуждена озвучить) замужние не должны общаться с незамужними или разведёнками. Дескать, социальный статус сильно переменился. Мол, не за чем общаться с людьми стоящими теперь ниже тебя. Такая вот логика. На полном серьёзе. Я не гоню. И теперь попробуйте со мной поспорить, что она не дура! Бьюсь об заклад — не сможете. Она именно дура. Клиническая идиотка. Ибо, на мой взгляд, подобная логика может исходить только от человека с мышиным мозгом. Или с куриным. Как хотите. Ну да пёс с ними.
Поведаю напоследок ещё об одной аварии, где я оказался участником. Раннее утро, зима, я выезжаю из депо. И почти сразу же — ориентировочно напротив ипподрома — в мой вагон слева врезаются Жигули. Выскочили они стремительно — я только успел ударить по тормозам. Дело произошло даже не на перекрёстке. Так, просто съезд во дворы рядом с трамвайными рельсами. Мне и в голову не могло придти, что тут вообще можно попасть в аварию. Уж где и как меня на линии не молотило и то я всегда успевал либо затормозить, либо как-нибудь уйти от столкновения или опасности. А тут даже сделать ничего не успел. И как только я вышел из кабины осмотреть повреждения, сразу осознал, почему не сумел избежать ДТП. Картина прояснилась. Из Жигулей буквально выпали на землю четверо мужиков. Они оказались просто мертвецки пьяными. Они даже не понимали где они и куда врезались. Один из них тут же открыл дымящийся капот и начал ковыряться в искорёженном железе. Он то ложился на металлические детали, то сползал вниз покачиваясь и бормоча нечто несвязанное. Трое других разлеглись на сером снегу.
— О — о — о — х! — стонали они во весь голос, закрывая лицо руками.
А темно ведь. Утро. Мне же, как водителю трамвая самое главное переписать номер.
«Ладно, — решил я про себя — я это помню, — пока они тут подыхают нужно успеть переписать и вызвать ментов».
Я отправился в кабину, сообщил по рации в депо об аварии, взял блокнот с ручкой и отправился к машине. Пока я вызывал диспетчеров, объяснял ситуацию и прочее, ковырявшемуся в машине мужику удалось её завезти. Теперь она тарахтела. Однако он по-прежнему был настолько пьян, что не понимал, с чем столкнулся и не соображал, где находится. Обращаться к нему являлось делом бесполезным. Это я знал твёрдо — ведь в пору моей лихой юности я сам частенько находился в схожем состоянии. Поэтому я переписал номер насколько смог рассмотреть в кромешной тьме. Номер, который располагался спереди, теперь валялся рядом искорёженный. С него переписать цифры не представлялось возможным. И я переписал задний. Единственное: не смог разглядеть регион.
«Да и хрен с ним» — решил я.
Тем временем, водитель, немного придя в себя на холоде и заставив автомобиль тарахтеть, приступил к ещё более трудоёмкому занятию: начал грузить своих собутыльников по одному в Жигули.
То оказалась настоящая комедия. Затаскивал он их, кряхтя и качаясь. Они орали на него матом и посылали по всем известным адресам. Я хохотал во весь голос, стоя рядом и глядя на эти манипуляции. Через минут двадцать ему удалось погрузить их всех, и он тронулся с места. На дороге остался валяться
