главе, озаглавленной «Поселение и использование земли», он рисует такую картину:
В комментариях и в заключительной части он писал:
Я показал процитированный абзац нашему находчивому помощнику Хорхе и попросил его отыскать нечто подобное.
— Дайте мне день, — заявил тот.
В тот же вечер он вернулся в Dorati, сияя от удовольствия. Весь день он провел в городе Никоя, беседуя с пожилыми людьми, музейными кураторами и местными рабочими, приехавшими из провинции. Одну наводку он получил от полицейского.
— Осталось одно местечко, — прощебетал Хорхе на испанском, — в горах, возле города Никоя. Называется оно Хуан-Диаз. Пешком идти несколько часов.
На следующий день, ориентируясь по карте, нарисованной полицейским, мы двигались по разбитой автомобилями крутой дороге, поднимавшейся прямо в гору. Припарковались у хижины, стоявшей на обочине, и дальше пошли пешком по тропинке, прятавшейся в кустах. Вслед нам удивленно смотрели трое детей.
Мы пробирались сквозь густую растительность почти полтора часа. Солнце припекало как следует, и одежда пропиталась потом. Периодически джунгли прерывались, и нашему взору открывалась Никоя, стекавшая с горы на золотисто-коричневые равнины, простиравшиеся до серовато-синей линии Тихого океана.
Примерно через час пути дорога сделала поворот, и мы очутились перед двухкомнатной хижиной, возле которой в маленьком расчищенном дворе мужчина с обнаженным торсом яростно колол дрова.
— Привет, меня зовут Дэн Бюттнер, — обратился я к нему с приветствием, протягивая руку. — Вы знаете, где мы можем найти деревню Хуан-Диаз?
Мужчина пожал мне руку потной мозолистой ладонью. На нем были закатанные брюки и резиновые сапоги без носков; торс цвета чая блестел от пота. По моим прикидкам, ему было около шестидесяти.
— Я Ювенил Муноз, и вы в деревне Хуан-Диаз, — категорично ответил он.
Я оглянулся. Мы находились на поляне посреди джунглей. Стая цыплят, две коровы и вол. И это деревня?
— Мы можем зайти в гости? — попросил я.
Ювенил посмотрел на Хорхе, затем перевел взгляд на меня. Наверное, ему казалось, что мы его разыгрываем, но с присущей жителям этого региона привычкой не задавать лишних вопросов он сказал: «Почему нет?» — и бросил топор. Его дом мало чем отличался от дома Панчиты, разве что тут не было водопровода и электричества. Кухня выглядела по-чоротегски: глиняная печка, зерна кукурузы, вымачивающиеся в черном глиняном горшке, выдолбленные тыквы с питьевой водой, грязный пол, собака, выискивающая объедки. Вторая комната предназначалась для сна и хранения продуктов.
Он прилежно отвечал на наши вопросы. Что вы едите? («Бобы, кукурузные лепешки, фрукты и мясо раз в год, когда я забиваю корову».) Когда ложитесь спать? («Когда садится солнце».) Когда встаете? («Когда встает солнце».) Он поглядывал на топор, словно тот его ждал.
— Мне нужно закончить работу, — произнес он извиняющимся тоном.
После трех недель, проведенных на Никоя, мне казалось более чем естественным попросить дозволения осмотреть дом; хозяин, естественно, не стал возражать. Только в этот раз я задумался: а что бы я сам стал делать, если бы двое потных незнакомцев зашли ко мне в гости, помешали работе и принялись задавать глупые вопросы? Наверное, вызвал бы полицию.
— Я прошу прощения за то, что помешали, — принес я извинения.
Ювенил вернулся к колке дров, поднимая топор высоко над головой и мощным движением опуская его вниз.
— Кстати, а сколько вам лет? — уточнил я на прощание.
— Только недавно исполнилось девяносто, — ответил тот, не глядя на меня. После чего с резким свистом опустил топор, от удара которого полено разлетелось мелкими щепками.
Еще через час мы подошли ко второму дому. Все выглядело точно так, как описывал Вагнер пятьдесят лет назад: грубо сколоченные деревянные постройки, курятник, приподнятый над землей, амбар размером с гараж, пресс для сахарного тростника, приводимый в движение мулом, маленький домик из вертикальных планок. Жестяная крыша служила единственным свидетельством XX века. Пожилой мужчина вальяжно развалился в гамаке на веранде. Из дома раздавались голоса и смех.
— Buenas tardes, — поприветствовал Хорхе.
Разговор резко смолк. Пожилая полная женщина в домашнем платье и переднике, отодвинула занавесь, прикрывающую входную дверь, и выглянула наружу.
— Меня зовут Хорхе Винда, а это Дэн Бюттнер, журналист. Мы можем войти?
— Si, si, — кивнула она, на лице ее явственно читалось: «И чего вы там стоите?»
В доме пахло кофе и жареными лепешками. В печке горел огонь. На полке стояли кувшины с питьевой водой. На стене висел календарь. Благодаря распахнутым окнам по комнате гулял прохладный ветерок, от которого трепетали занавески. За деревянным столом сидела пара среднего возраста, удивленно взирая на нас. Хорхе представился и объяснил суть нашего проекта.
Мы оказались на ферме 91-летнего Ильдифонсо Зунига и его жены Сегундины. Ильдифонсо отдыхал в гамаке на веранде; Сегундина принимала гостей — Ананиаса и его жену Аида, пару среднего возраста. Вроде бы ничего особенного, пока не узнаешь, что для этого им пришлось пройти восемь километров. По выражению Сегундины, они были соседями. Она предложила нам сесть, налила кофе и отрезала по огромному куску сладкого кукурузного хлеба. Мы стали частью семьи.
Вместо того чтобы по обыкновению проводить официальное интервью, я просто потягивал кофе и слушал. Беседа плавно переходила от погоды к состоянию двенадцатилетней дочери Аиды, которая сломала ногу («Бедняжка!» — причитала Сегундина), к рождению соседского мальчика и урожаю бобов.
— Мы вырубили кусты и вспахали землю. На прошлой неделе я собрал 50 кг, — сообщил Ананиас, мужчина с тихим голосом, румяными щеками и иссиня-черными волосами.
У этого разговора не было особой цели, это был лишь способ объединить друзей и своего рода праздное развлечение. Я пометил в блокноте: «В комнате ощущалось неподвластное времени родство душ».
Через четверть часа я наконец вмешался и рассказал хозяевам о проекте «Голубые зоны». Объяснил, что мы пришли, поскольку хотели увидеть, как люди Никоя живут на протяжении многих веков. Те кивали головой.
— Вы можете описать свой типичный день?
— Мы просыпаемся с восходом солнца, — начала Аида, одетая в поношенное коричневое платье. Ее тронутые сединой волосы были забраны под косынку, а румяное лицо наводило на мысль о фламандских картинах XVI века. — Я готовлю завтрак для всей семьи, а затем Ананиас вместе с мальчиками уходит в поля. Мы с девочками остаемся дома и занимаемся уборкой. Примерно в полдень мужчины возвращаются домой. Мы «плотно» обедаем, а затем отдыхаем. Иногда идем в гости, как сегодня, или гости приходят к нам. Потом легкий ужин, и примерно в половину девятого ложимся спать, — подвела она итог. — Поскольку у нас нет телевизора, то после заката делать особо нечего.
Сегундина налила нам еще по чашке кофе, даже не спрашивая, хотим мы или нет. Повеял прохладный ветерок, играя занавесками. Ананиас сделал глубокий вдох, словно хотел напиться в жаркий день.
— А что едят в Хуан-Диазе?
