пряжкой, на пряжке звезда о пяти лучах, нож годный – складной, только одно лезвие поломано, а на руке ремешок со стекляшкой был. (Компас! – догадалась я.) Еще мешок заплечный у него со всяким инструментом и камнями разными – мы его сняли. Там и книжка рукописная лежала. Только болотной водой сильно попорченная, слова едва разобрать, только картинки всякие странные нарисованы. Потом самого его, конечно, хворостом обложили и пожгли, чтобы душа не томилась между небом и землей.
– Что вам мать на такие дела выразила?
– Да ничего. Мы рассказывать ей не стали, чтобы не обременять напрасно.
– Покажи все Анне, хоть какая с того барахла польза будет, – велел старец.
В глазах у Фрола сверкнула электрическая искорка любопытства:
– Дед, а правду сказывают, что допреж, когда те, которые на нави лежат, были живыми, каторжных сюда сгоняли целыми артелями из земли золото копать?
– Тьфу, на тебя, Фролка! Где ты таких баек только понабрался. Отродясь в этих местах золота не видали! Завод они строили – это все равно как сарай, а в нем кузня громадного размера. Для какой нужды завод требовался, даже предания умалчивают.
– Чем мирские занимались – нам дела нет, их золото нам без надобности, – вступил с поучениями Макарий. – Не забивай ты глупыми сказками голову!
– Ступайте. Покажешь все путнице, с волчьего когтя оберег поможешь сделать, чтобы волки ее в шамановой земле больше не тронули, а к ночи проведешь путницу до гати. Сам же туда не суйся, путь только ей откроется, если у нее в том особая нужда…
– Можно, я тоже пойду проводить Аню? – попросился Лёшка.
– Иди, – разрешил Феодосий. – Только не болтайся по ночи, оставайся до света в Скиту, беды в том не будет. Всякой душе от посвяты дается срок в сорок дней, чтобы испытать ее веру на крепость. Иди, Совенок, твоя вера крепкая, и бояться тебе нечего.
Когда мы вернулись в Скит, солнце уже настороженно клонилось к закату. По дороге Фрол объяснил мне, почему искать дорогу в царство шамана надо обязательно ночью и что это за «гать» такая. Как повелось в здешних краях, Фрол начал с незапамятных времен, когда здесь стоял непонятный и таинственный завод, к нему «каторжные» тянули стальные нитки железнодорожных рельс прямо через болото.
«Каторжные», которых в те времена было великое множество, рыли каналы, чтобы отвести с болота воду и осушить его, забивали прямо в болотную жижу сваи, целыми вагонами засыпали крупные валуны и мелкий серый камень – щебень, пытаясь победить чавкающую торфяную массу. Их громоздкие землеройные машины и механические ковши до сих пор ржавеют на нави вместе с остовами железнодорожных вагонов.
Болото Черных шаманов оказалось сильнее, теперь об изнурительном и бессмысленном труде каторжных напоминала только гать – дорога из уложенных поверх грязи тонких древесных стволов и хвороста. Выстроенная наспех гать вела в никуда – обрывалась прямо среди трясин и топей. Сколько камня, железа, людей – живых или мертвых – проглотили прожорливые болота за время стройки, никому не ведомо. Любой человеческий след трясина слизывает быстрее, чем кот сметану с блюдца. Если шагнуть с гати в сторону, останется глубокий след, который сразу наполнится гнилой водой и растает за пару вдохов. Топи здесь такие, что не замерзают даже в самые лютые морозы и не просыхают знойным комариным летом.
Пока рассказывал, Фрол успел срубить охотничьим ножом тонкое деревце, обрубил с него ветки, вручил мне шест для прогулки по болоту и показал, как полагается орудовать шестом отчаянным людям, которые забрели в это место.
– Почему на гать нужно идти обязательно ночью? – спросила я не потому, что испугалась.
За последние недели я уже успела забыть, как надо бояться. Просто пытаюсь понять, зачем шаман Меркит обосновался в таком гиблом месте, а не построил свое святилище в сухом и комфортном лесу, как жители Форпоста. Лес – преогромный! Места в нем на всех хватит.
Фрол насупился для солидности и пояснил: отчаянных путников, вроде меня, ведут через топкие места болотные огни. Зеленоватые светящиеся шары летят над болотами вместе с ветром, но появляются они в большинстве своем рядом со спасительными местами – крепко заколоченными сваями или отсыпанными под рельс холмиками из щебня, прикрытыми сверху тонким слоем грязи и водяной травой. В таких местах на стройке часто закапывали умерших каторжан, чтобы не тащить тела до кладбища. Теперь их неупокоенные души застряли между небом и землей, они готовы помогать путникам, чтобы выслужить милость и быть похороненными по своему обычаю, в сухой земле.
Значит, на гати мне не будет одиноко!
13
Во дворе Скита Фрол повертелся, убедился, что мать его не видит, и юркнул в сарай. Выскочил оттуда весь перепачканный пылью, с брезентовым мешком в руках. На мешке сохранились следы жидкой грязи. Уже в тени дома я сообразила одну важную вещь, поймала Фрола за шкирку и слегка встряхнув, попросила молчать, что я собираюсь ночью идти на гать. На этот раз обойдусь сама, без спутников.
Вообще-то в Скиту не принято слоняться без дела, только мне каким-то образом удается избегать домашней работы. Но остальным везет меньше – Никита сидит в сенях и вертит ручку на крышке большой бадьи: взбивает масло. Иришки в его компании не видно – я искренне поразилась, когда узнала, что она возится с маленькими поросятами в хлеву! Делать ей больше нечего. Рядом с Ником на лавке лежит мешок, куда я вчера выгребла и побросала все, что нашла в дупле дерева по дороге на навь, а моя рассортированная добыча лежит рядом.
Конечно, я бы наорала на Никиту, который без спроса влез в МОИ вещи, если бы не одно «но» – предметы перебирал Данила! Он сидел на лавке сам (!) – хотя выглядел скверно: бледный, с ввалившимися щеками и темными кругами вокруг глаз, шея аккуратно обернута полосами льняной ткани. Дан показался мне очень взрослым и каким-то чужим и незнакомым. Только улыбка осталась прежней – он чуть-чуть прикусывал краешек губы, когда улыбался, и видны были ровные белые зубы.
Он разглядывал мой мрачный трофей – череп. Я ужасно рада! Рада, что наконец-то могу взять Дана за руку и поговорить с ним. Мы принялись рассказывать ему про жизнь на Форпосте и происшествия последних дней, тараторили все сразу, сбивались и перекрикивали друг друга. Дан слушал внимательно, хотя сам говорил мало. Чтобы не закашляться, ему приходилось часто останавливаться и отпивать воду из кружки.
Он выслушал большую часть нашей истории и хмыкнул:
– Да, невесело тут живется, реальная тоталитарная секта. – Дан похлопал желтоватый оскалившийся череп. – Вообще, смурное место.
– Почему тоталитарная секта? – огорчился Лёшка, – Наоборот, здесь у них весело…
– Весело? Лёшка, тебя чуть не спалили в одном сарае с Веником!
– Не помню, чтобы я в сарай заходил, – нахмурил светлые бровки Лёшка. – Зато старцы умеют понимать разных зверей и птиц, даже будущее видят в кругах на воде…
– Я понял, Лёшка, швырялово у них сильное! Из чего его варят?
– Из меда, ягод и всяких растений.
– И много ты его наглотался, если не помнишь, как в сарай попал и что там делал?
– Нет, я даже пригубить не успел.
– Хм… Хотя бы кто тебя послал в сарай с кувшином помнишь?
– Помню, конечно. Только он меня не посылал, а попросил принести сурицу на праздничный обряд. Надо, прежде чем пить самому, брызнуть немного на землю, тогда души предков смогут попробовать и так присоединиться к празднику…
– Погоди, Лёшка, не части. Кто он?
– Старец Демид. Он меня попросил, – ответил Лёшка, а Фрол ухмыльнулся: он не спешил попасться на глаза матери, а застрял в сенях и болтал с нами.
– Не, дядечка, это вряд ли, чтобы Демид сумел память отобрать…
– Но он же старец! – удивилась уже я.
– Демид Северинович из рода почтенного, влиятельного, сам человек зажиточный, за это его почитают как старца. Но если с другого бока посмотреть, то даже я могу отправить его кружить по лесу, а он, как
