требовал расстрела доктора Бараса[461], который в своей книге по гигиене, изданной в 1936 г., рекомендовал удалять крайнюю плоть всем французам. Монтандон был поставлен нацистами во главе специальной службы, призванной определять характер обрезания в спорных случаях: надо было отличать обрезание, сделанное в младенчестве, от хирургического вмешательства в зрелом возрасте с целью расширения слишком узкого отверстия крайней плоти (фимоза). Многие обрезанные, отрицая свое происхождение, предъявляли не только свидетельства о крещении, но и медицинские справки об операции по поводу фимоза. В Варшаве евреи, избежавшие гетто, всегда носили при себе такие справки[462].
Монтандон установил, что обрезание, которое делали мойлы — эта профессия передавалась у них от отца к сыну, — обычно бывает сделано лучше, «чище», чем хирургическая операция. Случалось, что не- евреи, в том числе христиане, для удаления крайней плоти в медицинских или гигиенических целях прибегали к услугам мойлов, а не хирургов. Королева Елизавета вскоре после рождения принца Чарльза пригласила доктора Якоба Сноумана, главного мойла лондонской общины, чтобы он сделал ребенку обрезание. В наши дни в «Госпитале горы Сион» в Нью-Йорке мойлы учат делать обрезание врачей всех вероисповеданий[463]. Доктор Мерзбах, мойл, сделавший обрезание более 1 000 новорожденных в Париже, столкнулся в своей практике как минимум с 5 случаями, когда обрезание, сделанное хирургом, надо было переделывать заново[464]. Некоторые хирурги, в их числе даже один сексолог, не упускают случая всячески очернить обычай обрезания — не потому ли, что обрезание получается у них хуже, чем у мойлов? Доктор Мерзбах говорил, что немцы с их врожденным чувством субординации не могли даже предположить, что мойлы, не имеющие медицинского образования, оперируют лучше, чем дипломированные хирурги, поэтому их эксперты во время оккупации нередко делали ошибочные заключения.
Доктор Монтандон (чьи экспертизы даже появились на экране в фильме «Господин Кляйн») ошибался редко: еврейское обрезание представляет собой идеально ровный круг; остающийся коричневый след наподобие обручального кольца хорошо знаком всем проституткам; это обрезание, в отличие от хирургического вмешательства, не требует наложения швов и не оставляет видимых шрамов. Но случалось, что родители-евреи, не сделав вовремя обрезания своему сыну, впоследствии начинали терзаться угрызениями совести и приглашали к нему хирурга. Кроме того, многие врачи-евреи, приверженцы иудаизма, делали обрезание своим неверующим собратьям под тем или иным медицинским предлогом: так они возвращали «заблудших» помимо их воли в лоно иудаизма. И в том, и в другом случае следы операции оставались, и обрезанный мог сойти за арийца[465].
У некоторых обрезанных «по-еврейски», подвергнутых экспертизе, были нееврейские имена и фамилии. Чтобы узнать их родословную, Монтандон обследовал еврейские могилы на кладбищах Парижа. Кроме того, он требовал, чтобы были представлены фотографии до и после удаления крайней плоти в доказательство, что обрезание было необходимо с точки зрения медицины. В спорных случаях Монтандон склонял чашу весов в пользу мужчин, подвергнутых экспертизе, если те могли отблагодарить его звонкой монетой; в крайнем случае, он заранее предупреждал их о неблагоприятном исходе дела, чтобы они успели скрыться[466].
Во время войны плохо приходилось попавшему в окружение или скрывающемуся солдату, если он был обрезанным; для войск СС на Украине такой солдат «стоил лишь одного выстрела». Войдя в свободную зону, нацисты устроили в Ницце облавы во всех общественных местах; всех подозрительных показывали так называемым «физиономистам» — специалистам, отличавшим характерные еврейские лица от арийских; помимо физиономистов, как пишет доктор Эжен Минковски, гестапо привлекло к работе в Ницце двух известных еврейских врачей, членов Союза евреев Франции; в их задачу входило устанавливать, являются ли подозрительные лица обрезанными[467]. Случались и ошибки: несколько обрезанных арийцев были арестованы и депортированы, несмотря на все их протесты[468]. С женщинами же решали, как Бог на душу положит: так, одна медсестра была депортирована из-за своего имени Рашель (Рахиль)[469] . И наоборот — подлинные евреи, которые не были обрезаны, избегали ареста. Профессор Александр Минковски рассказывал, что, когда он родился, его мать в отсутствие отца, сражавшегося в то время под Верденом, не сделала ему обрезание, поэтому в 1943 г. он беспрепятственно пересек демаркационную линию[470].
Во все времена мужчины, заподозренные в принадлежности к еврейской нации, предъявляли как главное доказательство половой член, увенчанный крайней плотью. Один парижский путешественник перед Второй мировой войной рассказывал, что марониты в Сирии порой расхаживают голыми, чтобы показать: они не евреи[471]. Во время кровавого антисемитского мятежа в Алжире 28 июня 1884 г. христиане, подвергавшиеся нападениям из-за злополучного горбатого носа, спускали штаны, «что успокаивало злодеев»[472]. Но это рискованный поступок: под действием страха член сильно сжимается, и неопытный наблюдатель может подумать, что перед ним обрезанный орган иудея.
ТРУДНОСТИ И КОНФЛИКТЫ, СВЯЗАННЫЕ С ОБРЕЗАНИЕМ
Ритуальное обрезание порождает много проблем у юноши и взрослого мужчины. Это своеобразное крещение кровью, замененное у христиан крещением водой, оставляет неизгладимый след, и еврей чувствует, окончательно и бесповоротно, свою принадлежность к иудаизму. Если он набожен, то гордится этим, но если он атеист или — тем более — стал антисемитом, эта неизгладимая печать его сильно стесняет, особенно если он хочет перейти в другую веру, не калечащую мужское естество. Он боится даже после крещения остаться иудеем в глазах своих бывших единоверцев: печать иудаизма остается на его плоти. Необрезанному же еврею куда легче обратиться в христианство. В Эльзасе каждый второй выкрестившийся еврей — необрезанный[473].
У подростка, знающего, что он обрезан, может возникнуть комплекс кастрата, хоть и ничем не оправданный; уменьшение размеров члена может навести на мысль об уменьшении сексуальных возможностей, особенно если поначалу возникают затруднения с женщинами. Недаром талмудисты считали, что обрезание призвано обуздывать сексуальность. Маймонид писал: «Думаю, что одна из его целей — ограничить сношения, ослабить, насколько возможно, детородный орган и таким образом приучить мужчину сдерживать свои желания»[474]. Поэтому влюбленный еврей в наши дни, особенно там, где процветает религиозный фанатизм и ощущается недостаток образования, может опасаться, что не-еврейка отвергнет его, увидев, что он обрезанный; в мусульманских странах даже проститутка может на этом основании отказать клиенту, которого она поначалу принимала за христианина.
Обрезанному юноше может быть не по себе в окружении неверующих, как семинаристу с тонзурой среди безбожников. Франсуаза Долго пишет: «Мне приходилось лечить юношей, которых родители обрезали в детстве, хоть и не были верующими; эти юноши постоянно чувствовали себя униженными, им было неловко среди их сверстников»[475]. Обрезанные мужчины, как правило, боятся раздеться на людях; так, Рахлин, еврей, обосновавшийся во Франции и ставший антисемитом, горько жаловался: «Свидетельствую, что во время войны я опасался показать кому бы то ни было мой половой орган, что я страдал и страдаю, словно у меня на теле несмываемое клеймо, делающее меня объектом насмешек и ненависти». Он считал, что обрезание нужно делать в 20 лет, когда юноша сам в состоянии судить о его необходимости, а не на 8-й день, когда младенец «становится легкой добычей религиозных фашистов»[476].
Однако в наши дни, когда растет число обрезанных христиан, а молодые евреи уже не так стесняются показываться на людях, половой орган без крайней плоти не привлекает больше такого недоброжелательного внимания, как прежде. Что касается женщин, то на Западе они теперь крайне редко отвергают обрезанных мужчин и даже наоборот, предпочитают их необрезанным, которые слишком быстро кончают.
Конечно, неудачное обрезание, повлекшее за собой осложнения, могло сыграть на руку
