неофициальном. В один прекрасный день, когда война кончится, я передам моё собрание прусскому фонду культуры. В Берлине будет построен музей Германа Геринга. А эта картина, мой любимый Вермеер с Иисусом-блондином, будет главным экспонатом!
— А не мог бы господин рейхсмаршал осчастливить нас несколькими автографами? — спросил Георг, когда Геринг, обняв их за плечи, провожал к дверям. — Как память о нашей аудиенции в так хорошо известном народу поместье. Это большая честь для нас. И разумеется, незабываемое счастье — помочь рейхсмаршалу в вопросах искусства.
— Разумеется!
— Если у вас есть визитные карточки или официальные бланки… Или ещё лучше, фотографии, это было бы просто замечательно.
Геринг нажал кнопку звонка на стене. Секретарша появилась в ту же секунду.
— Принесите пачку официальных фотографий! — скомандовал он. — Ну, тех, где я в лётном костюме. И побыстрее, фрейлейн Шиллер!
Через пять минут они покинули Каринхалль. Во внутреннем кармане у Виктора лежал чек на две тысячи рейхсмарок, а также загадочно сформулированный документ: «Предприятие братьев Броннен в силу особых причин военного времени находится под особой опекой Геринга». Георг же был осчастливлен сорока портретами кумира нации: лётчик-асс Герман Геринг в форме. Рейхсмаршал на снимках был заметно изящнее, он элегантно поставил ногу на ступеньку трапа одномоторного юнкерса с эмблемой императорских военно-воздушных сил. Кожаный комбинезон, весело поблёскивающие защитные очки. Все снимки были подписаны так:
* * *
Если бы осенью 1943 года у кого-то появилась возможность посмотреть на Европу с высоты, он был бы немало удивлён нависшим над континентом плотным, зловещим мраком. Он не увидел бы ни единого огонька, свидетельствующего, что здесь живут люди. Море и суша неразличимы, тёмные острова городов ничем не отличаются от окружающих лесов и полей. Уличные фонари погашены, окна завешены, омнибусы и трамваи ползут по улицам, не зажигая фар. Иногда только можно увидеть вспышки бомбовых взрывов и трассирующие огни противовоздушных батарей. Высоко в небе, как невидимые стаи перелётных птиц, ползут эскадры бомбардировщиков, угадывая по приборам путь к цели. Только где-то на краю света поблёскивают огоньки деревень и городов — в Испании, Португалии, Ирландии, Швеции… Вся остальная Европа тонет во мраке.
И в такой темноте, в самом тёмном из всех затемнённых городов Европы, в последнем трамвае между Потсдамерплац и Бранденбургскими воротами, февральским ветром Виктор впервые за многие годы флиртовал с мужчиной.
Они случайно оказались напротив друг друга в самом конце вагона и держались за один и тот же поручень. Пассажиры, кому удалось сесть, мирно подрёмывали. Если не считать позвякивания колокольчика, возвещающего открытие дверей для выхода и посадки, было совершенно тихо. Мужчина вошёл у Дома Отечества и встал рядом с Виктором.
Он сразу узнал этот взгляд. Он помнил его со времён другой, свободной жизни, тех давних времён, когда все жили по-иному; он сразу понял, что этот человек такой же, как и он сам. Между ними словно пробежала искра. Все чувства Виктора мгновенно обострились. На незнакомце была отпускная форма вермахта. Тёмные волосы, худощавое, жилистое тело. Черты лица различить трудно, только слегка поблёскивают большие миндалевидные глаза. Они были примерно одного возраста.
Вагон качнулся на повороте. Незнакомец наклонился к нему и осторожно положил руку на бедро. Виктор не протестовал… Две женщины поднялись и вышли, освободив самое заднее сиденье.
Они сели. Молодой человек взял его руки в свои. Пальцы зашевелились, как беспокойные ящерки. Всё было как во сне… движения замедленные, будто под водой. Незнакомец шепнул ему что-то, но Виктор не расслышал. Они пригнулись за спинкой сиденья и поцеловались. Слюна была, солоноватой. Юноша положил ему руку на шею и погладил кадык… Зазвенел звонок, и трамвай притормозил. Слева обозначилась тёмная замысловатая графика Тиргартена.
Юноша снова прошептал что-то… что-то вроде — они должны быть вместе, немедленно, он не может ждать. Что-то о войне, о фронте, откуда он только что вернулся, что ему нечего терять, всё равно всё катится к чёрту. Давай выйдем, в Тиргартене есть места, где им никто не помешает, бумаги его в порядке — на случай, если остановят…
Незнакомец встал и сделал четыре шага к двери.
— Идёшь? — спокойно спросил он, не обращая внимания, что их слышат. — Ну что ж, пожалеешь!
Дверь со вздохом захлопнулась. Виктор остался сидеть. Он понимал, что на него смотрят, но в такой темноте вряд ли что можно было разглядеть.
В эту четвёртую военную зиму предприятие братьев Броннен процветало. Неожиданная экскурсия в Каринхалль словно дала ему новый толчок. Им теперь покровительствовал второй человек рейха. Они жили в обманчивой иллюзии безопасности.
— А это и в самом деле подлинник? — спросил Георг, когда они вернулись в лавку и закрыли дверь.
— Не больше, чем все мои Отто Диксы.
— Как мудро с твоей стороны — не портить Герингу настроение. Мы же не хотели бы видеть слёзы рейхсмаршала.
— Довольный клиент платит лучше недовольного, — заметил Виктор. — Но фальсификатор неплохо поработал. Доказать ничего нельзя, разве что изобретут какой-нибудь способ химического анализа красок. Интересно, кто за этим стоит?
— А почему бы нам не предложить рейхсмаршалу какую-нибудь старинную работу? — спросил Георг. — Теперь мы с ним знакомы. Неизвестный Рембрандт? Или Дюрер? Или Кранах… тебе не показалось, что у него слабость к Кранаху?
Георг явно резвился. Он выглядел как мальчик в магазине игрушек.
— Подделка современных мастеров имеет то преимущество, что можно работать обычными красками. Зашёл в любой магазин и купил. А геринговского Вермеера раньше или позже выведут на чистую воду.
— А если бы ты работал под Вермеера?
Виктор задумался.
— Я бы дублировал полотно, — наконец сказал он. — Наклеил новый холст на старый, того периода… холст какого-нибудь малоизвестного художника, такое можно купить недорого. Достал бы старую кожу, окантовал, чтобы скрыть швы… знаешь, старинным способом, клеем и бычьим волосом. Покупатель переворачивает картину — и видит холст семнадцатого века, а на лицевой стороне — подделка.
— И как её состарить?
— Несколько быстросохнущих лаков, — сказал Виктор после короткого размышления, — одновременно, хотя по-разному в разных частях полотна. Кракелюры будут точно такие, как на старом полотне. Далее… должны быть следы плесени, вернее, не самой плесени, а тщательной реставрации поражённых плесенью участков.
Георг свистнул:
— Пора запускать в производство.
— Слишком рискованно. Рембрандт или Вермеер — это целое состояние. Там будет совсем другая экспертиза… нет, я не стану этим заниматься.
Вскоре после посещения Каринхалля произошло ещё одно событие. Задним умом Виктор и Георг поняли, что это — предупреждение на будущее. В кафе к ним подошли двое в штатском и представились
