— Какой выбор?
— Посмотрим… Левандер, зайди сюда.
Дверь в камеру открылась. Вошёл одетый в штатское человек с папкой под мышкой и, повернувшись к Виктору, вежливо кивнул.
— Надеюсь, с вами здесь хорошо обращались, — сказал он. — Знакомый вам директор Ульссон просил передать, что это, так сказать, на пробу. Это то, что может случиться, если вы не оставите в покое его сына, и не только его сына, а всю нашу молодёжь…
Он достал ручку из нагрудного кармана:
— Вы немец, не правда ли, Кунцельманн? Непонятно, как это вы уцелели в войну…
Он достал из папки два документа:
— Я пока не требую, чтобы вы это подписали. Но если вас ещё раз застанут в Хюмлегордене со спущенными штанами, вас могут и заставить.
— О чём вы говорите?
— О лечебном учреждении для таких, как вы. Вы пишете заявление о лечении, мы даём согласие. Существуют методы лечения людей с вашими проблемами. Вас вылечат и вернут к нормальной жизни… разве что с чуть ослабленным влечением. Если вы собираетесь продолжать, другого выхода нет.
— Кстати, как ты попал в Швецию? — спросил Аксельссон.
— С паспортом беженца.
— Откуда?
— Из Германии. С Красным Крестом. А до этого я был в Англии.
— Немец с английскими бумагами?
— Я служил во флоте Её Величества во время войны. Но попал в плен и оказался в лагере для военнопленных в Бремене.
— Всё уже проверили, Аксельссон. Бумаги в порядке. Немецкий дезертир.
— А я хочу проверить ещё раз. Адрес!
Он дал им адрес своей комнатушки и оставил телефоны знакомого в «Буковскис» и Нильса Мёллера из «Глиптотеки» в Копенгагене. Они недоверчиво уставились на него:
— По части искусства? Ну, там полно гомиков… Тебе самому-то не противно?
На следующее утро его отпустили. К этому времени решение у него уже созрело. Бумаги оказались в порядке. Он получил все свои документы назад в картонной коробке, без всяких объяснений. Потом Виктор догадался, что они связались с его нынешним работодателем и тот за него заступился. А может быть, кое- что значило и имя Яана Тугласа, хотя Яан находился по другую сторону Атлантики.
Ему пришлось подписать бумагу, что он даёт обещание в будущем воздерживаться от гомосексуальных связей. Это было условием — в этом случае они обещали никому не рассказывать о его ориентации. Но куда больше, чем разглашение его необычных сексуальных наклонностей, которое могло бы сильно повредить его карьере, его испугала скрытая угроза стерилизации. Он-то жил в уверенности, что всё худшее позади, что ничего страшного уже просто не может с ним случиться. Теперь он понял, насколько это не так.
Я хотел жить по вашим правилам, и что получил? — думал он, щурясь на яркий утренний свет у ворот полицейского управления на Кунгсхольмене в этот июльский день 1950 года.
Уже на следующий день он пришёл в мастерскую в Старом городе и на красивом деловом бланке с логотипом реставрационной фирмы написал письмо старому компаньону — он согласен. Фабиан Ульссон принадлежит прошлому.
* * *
Клара — так назывался облюбованный Виктором район Стокгольма. Он надеялся избавиться от прошлого, замуровать его, забыть. Фредсгатан и Дроттнинггатан, Кларабергсгатан и Васагатан стали границами его карты мира. Он отогревался в дешёвых пивных и кафе, кинотеатры «Голливуд» и «Лондон» стали оазисами, куда он приходил после дневных мытарств на своей новой родине.
Клара — это джунгли, часто думал он; район немного напоминал ему Санкт-Паули в Гамбурге или Фридрихшайн в Берлине. Он держался в стороне от всего, что было предназначено для немедленного употребления: газеты, контрабандное спиртное, женщины, порнография… Уличные торговцы — насаре — предлагали бритвенные лезвия, шнурки для ботинок и лотерейные билеты. Сонгнасаре — ещё одно появившееся в его словаре нелепое выражение, они хватали прохожих за плечо и предлагали рассказать историю или спеть что-нибудь за двадцать пять эре, за «блейд», как они называли монету на своём странном жаргоне.
Он ни за что бы не узнал этот район, читая появившиеся много лет спустя его ностальгические описания. Дешёвые отели, где он ночевал в первые месяцы своего пребывания в стране, были переполнены выброшенными из нормального течения жизни людьми… «Савой» на Брюггаргатан… четыре кроны за ночь, он жил там, пока в его номере не протёк потолок и он не был вынужден съехать… «Дротт» на Клара Вестра… там, на козетке в коридоре, он нашёл умершего от передозировки наркомана. Голубоватый тон мёртвого лица, похожий на тот, каким пользовался Вермеер, когда писал стариков, навсегда запечатлелся на сетчатке. Карманные воры, продавцы наркотиков, сутенёры, тысячи бывших крестьян, согнанных со своих мест разрастающимися городами, — они, по мнению Виктора, были ещё более несчастны, чем эмигранты, пытавшиеся заглушить память пережитых ужасов, беженцы… перемещённые лица, как их называли на тогдашнем языке. Беженцы — это беженцы, у них есть ещё на что надеяться, они начинают жизнь с нуля.
Несколько лет спустя, когда квартал пал жертвой мегаломании городских властей и сохранился только в болезненно ностальгических фотоальбомах и в памяти тех немногих, кто не забыл вонючие дворы, переполненные крысами, чувствовавшими себя полноправными хозяевами жизни. Виктор, в отличие от многих, не испытывал никакой нежности к прошлому — слишком болезненны были картины нищеты и распада, отпечатавшиеся в памяти. Потоки фенедрина и прелюдина текли из аптеки «Лев» на Реерингсгатан, полубезумные бездомные поэты, усталые проститутки на каждом углу… Логотип стокгольмского трамвая — «СС» напоминал ему палаческую эмблему на его родине.
В баре «Чико», куда иногда по ночам швыряла его бессонница, наркоманы и джазмены в темноте ничем не отличались друг от друга. Странные реминесценции: аура стыда от пустого пакета из-под кондомов, эти жуткие отели — «Маркиз», «Тапто», «Эниталь», «Фройя»… случайные богемные знакомые в кафе… эксперименты конкретистов в галерее Бланш… он вспоминал, как робко брёл вдоль экспозиции, будучи совершенно уверенным, что мир искусства закрыт для него навсегда.
Иногда в памяти всплывали картины: рассыльные на мотороллерах, ожидающие свежие газеты у «ТТ», запыхавшиеся репортёры, снующие, как муравьи, у телеграфных агентств, проститутки, степенно попивающие чай в кондитерской «Мокка», малолетние бандиты (лигисты) на Центральном вокзале; они почему-то всегда провожали его свистом.
Судьбу Виктора разделяли многие. После войны в Стокгольме скопились тысячи беженцев. Норвежские участники Сопротивления, перешедшие границу ещё в войну и не находящие в себе сил вернуться в искалеченную страну, прибалтийские патриоты, убежавшие от русского нашествия, немецкие военные преступники, жившие по поддельным документам, герои и злодеи бесчисленных фронтов.
Среди этих согнанных со своих мест людей был и беженец из Эстонии по имени Яан Туглас. Виктор случайно встретился с ним в Национальном музее осенью сорок пятого. Туглас стал его ангелом- хранителем в новой стране.
Яан Туглас был реставратором. Он работал в Швеции с конца тридцатых годов. Получил образование в Англии и за короткое время сделал себе имя, как один из лучших реставраторов Стокгольма. Как-то октябрьским вечером они случайно оказались рядом у картины Буше «Триумф Венеры» в зале музея,
