– И дурные намерения тоже. Мир – наисмешнейшая вещь, старик. Что значит: правые или левые? Для меня это бессмыслица. Одни только обещания искоренить безработицу, и ничего больше, сплошная болтовня. Политика – это одно, а реальная жизнь – совершенно другое, – говоривший это жил здесь нелегально, с самого начала поведя себя неправильно: он стал добиваться политического убежища, ему целый год отказывали, он обращался в другие инстанции и теперь ждал окончательного решения. Которое совершенно запросто могло обернуться высылкой в третью страну.
– Я считаю, есть люди и плохие, и хорошие, в любом обществе хватает и тех, и других, честных и бесчестных, – высказала свое мнение Вера, журналистка-буддистка.
– Перестань, так говорить – детский сад. А что ты скажешь о фашизме? Не говори только, что и среди фашистов есть хорошие люди. Черт, Вера, это же человеконенавистники! – выходил из себя тот, кто женился здесь по любви на беременной арлезианке, та, испуганная, сидела рядом, она, по всей видимости, никогда не видела, чтобы о политике спорили с такой же, или даже с еще большей, страстью с какой обсуждается футбольный матч.
– Ты прав, они погубили столько невинных а все потому, что кое-кто почивал на лаврах, – подметила Вера.
– Не отрицаю, но чего ждут остальные? Если сейчас не оторвать от стула свою задницу, то потом будет уже поздно, – заявил тот парень что добивался политического убежища. – На Том Острове я был обречен быть иностранцем. Я даже забыл, сколько раз, когда меня задерживали, я вынужден был прикидываться то шведом, то итальянцем, то мексиканцем. Здесь я наконец как раз иностранец и сижу все в том же дерьме.
– А я надеюсь и верю, что добрые люди когда-нибудь добьются перемен, – вдруг ляпнула я, и все уставились на меня с умилением.
– Бог с тобой. Мне и думать не хочется, что в двухтысячном году мне придется вновь собирать манатки и начинать с нуля на новом месте, и это в сорок-то лет, – возразила Анисия.
– Все будет хорошо, – пообещала я, как будто увидела будущее мира в хрустальном шаре, и тут же пояснила, что я далека от политики и мое мнение основывается только на интуиции.
– Хорошо бы если так. Потому что с этими новыми их поветриями вряд ли меня потерпят здесь или где-то еще в Европе, – поправляя волосы кончиками пальцев, подала голос одна мулатка.
– Если дела пойдут скверно, вернемся на Тот Остров. Давайте надеяться, что к тому времени там будет свобода, – попытался закончить разговор Пачи.
– Хрен вам, а не возвращение! – вступил Сесар. – Если я сделаю такое, значит, должно будет произойти что-то из ряда вон выходящее! Я не собираюсь терпеть ни грамма оскорблений, никакого давления, никаких подлых обманов в Ливане… – последние слова означали в данном случае то, что он не потерпит никакого вида унижений.
Я едва было не рассказала им, как вернулась на родину, но удержалась, потому что мой рассказ разрушил бы множество иллюзий или, наоборот, они стали бы издеваться надо мной, называть предателем и продажной шкурой.
– В любом случае, мы всегда останемся в оппозиции, – заявил Самуэль, остальные посмотрели на него вопросительно, повисло неловкое молчание. – Ну, понятно, мы – это в большинстве случаев интеллектуалы и творческие люди.
– Я, если к власти придут новые левые, в оппозиции не буду, – возразил Пачи.
– Посмотрим. Я согласен с тобой, но только если на самом деле придут новые, демократические, справедливые, честные… И так далее. Когда дубина в руке – стоит ли поддерживать такую власть!
– Дубина или скипетр? – снова вступила в разговор Вера. – И какую роль играет женщина в ваших будущих планах?
– Будущее – женщина, – изрек Самуэль.
– Расхожая фразочка, а если более конкретно? – настаивала журналистка.
– А ты что, думаешь выхлопотать себе должность Первого министра? – съязвила Анисия.
– Я – нет, но многим женщинам это по силам. В конце концов, давайте сменим тему. Я не люблю американцев.
– А кого ты любишь? Французов, обирающих памятники и растаскивающих произведения искусства? Испанцев, имеющих мулаток в пятизвездных отелях? Канадцев, заполоняющих пляжи твоего детства? Итальянцев, выкуривающих целые табачные поля и выпивающих лучший ром? Американцы ближе всех: свержение ненавистного режима обошлось бы дешевле, – говорила Анисия.
– Американцы пусть катятся к черту. Лучшим выходом было бы правительство из тех, кто живет и в стране, и за ее пределами, – Сесар разрешал ситуацию так же, как создавал картину, – одним взмахом кисти.
– Это утопия. Диктатура добьется только одного – чем дальше, тем больше люди будут любить американцев, – сказала я.
– Что ты имеешь против утопии? – вступил в разговор молодой человек.
– Я – ничего. Лучше поговорим о чем-нибудь другом. Как бы то ни было, вряд ли правильно крыть всех матом и вернуться на следующий день после того, как там все поменяется, если вообще что-нибудь поменяется. На мой взгляд, лучше всего подождать. Понаблюдать, а потом принять решение.
И тут поднялся невообразимый гвалт: одни размахивали руками, вопя, что они не вернутся даже под страхом смерти, другие кричали, что лучше никогда не будет, убирай или не убирай диктатора, кому-то на самом деле хотелось снова вернуться и жить в своей стране, работать, завести семью и быть похороненным в родной земле, и они были по-своему правы, как и другие, которые не прочь были спокойно понаблюдать за этим спектаклем. Я принадлежала к последним, к любому выбору я подошла бы с пониманием, рассмотрела бы каждый отдельный случай, все взвесила и продумала. Я бы постаралась, приди такой момент, приступить к делу спокойно, провести прекрасный отпуск на море, наконец, скататься в свою же собственную страну туристом! Будет не так уж и плохо, пожалуй, потом мы поймем это. Самуэля бесили такие разговоры, но, в отличие от других, он, вместо того чтобы заводиться, предпочитал закрыть тему, успокоиться, пойти освежиться.
Летом, под утро, вдоволь наспорившись по все тем же дурацким поводам, большинство из нас выходило проветрить мозги на берег Сены – замену нашего Малекона. Мы брали с собой банки с пивом, которые уничтожали в считанные минуты. Мы развлекались почти как бродящие по Парижу друзья- эмигранты в романе Марио Бенедетти:[205] вспоминали разные места в Гаване, наиболее популярные блюда и книги – все, что было в нашем прошлом. Это было веселое и в то же время грустное занятие. Новые друзья, новая ностальгия.
– А как называются улицы, на пересечении которых стоит книжный магазин «Современная поэзия»?
– Проще простого. Обиспо и Бернаса.
– Что находилось на пересечении улиц Муралья и Теньенте Рей?
– Кафе.
– Верно. Но как оно называлось?
– «Ла-Косинита».
– А как название телепрограммы, в которой отгадывают исторические факты?
– «Пиши и читай».
– Ее вела одна докторша, как ее звали?
– Доктор Ортис, а еще доктор Дубуче, а третьего не помню.
– Как называлась средняя школа на площади Армас, где раньше находилось американское посольство?
– Черт, я в ней учился! «Кузнецы счастья». Мы называли ее «Пожиратели несчастья».
– Какое блюдо было популярным в семидесятых?
– «Чичаринго-де-мивида».
– Как называли семьдесят восьмой год?
– Год Героической войны.
– Какое мороженое всем нравилось в семидесятых?
– «Эль-Фрозен».
