бабушку в подвал спустить не могли, ведь лифты не работали, и все остальные помещения были непригодны из-за дождей, а ремонт там давно не делался, старушку положили на прилавок кафетерия и размалевали так, как она и при жизни-то никогда не выглядела – сущий попугай с острова Пинос. Когда бабушку переложили в гроб, Даниа обратила внимание на то, что нижняя часть гроба сделана из неполированного и нелакированного дерева, а верхняя, выкрашенная черным, имела квадратное отверстие – без стекла – на уровне лица умершего человека. А как же стекло? Вот оно, я принес его, это единственное стекло, которое есть, поэтому мы называем его блуждающим. Сейчас ты подпишешь мне бумагу в подтверждение того что я положил стекло тебе. Не тебе, а ей. Прежде чем уйти, принесешь бумагу со второй подписью в доказательство того, что ты его вернула. Выходит, что когда бабушку будут закапывать, то земля будет падать прямо на нее. Точно, доченька, но это уже не мое дело. Как только труп вынесут отсюда, это уже не моя ответственность, а могильщика. И торопись, через полчаса привезут следующего. Но покойники лежат так не меньше шести часов, вздохнула Даниа. Это раньше так было, солнышко, а сейчас тридцать минут, и все дела.
И ты тратишь деньги, чтобы выслушивать эти жуткие истории? – спросила я, обливаясь потом, который не успевал испаряться. Почему бы и нет, она считает, что она миллионер, ответил Рэнди. Послушай, Map, Даниа моя подруга, и я не могла ее не выслушать. Эмма, думаю, будет лучше, если мы не станем говорить о Том Острове, по крайней мере, эти четыре дня, я хочу обладать Другим Островом. Послушай, не строй иллюзий, здесь море пахнет по-другому, кроме того, оно чертовски холодное, и песок не такой белый, как на Варадеро. Но это пляж, разве не так? Она согласилась, спокойно глядя на меня в зеркало заднего вида. И этого мне достаточно, я не собираюсь всю жизнь искать невозможное. Это действительно так. Ты права, к чему постоянно возвращаться к одному и тому же.
Дом Эммы в Лас-Америкас – кондоминиум, с бассейнами для взрослых и детей. Рэнди живет в Кондадос-дель-Мар, однако каждый день он привозил нам свежий хлеб и ходил с нами купаться или же просто побродить по побережью. Мы вставали рано, кормили кошачью братию, потом шли купаться. Нет ничего лучше, чем нырнуть в морскую воду, задержать дыхание и коснуться животом дна, водорослей, камней, рыб. Мое тело радовалось, несмотря на то, что в свои почти сорок лет оно ведет себя не так безупречно, как в двадцать: я плыла под водой, а мои легкие чуть не разрывались на части, судорога сковывала пальцы. И все же за тот ничтожно малый отрезок времени, который отмеряло мое дыхание, я успевала услышать океан; развалившись на песке, я слизывала соль с плеча кончиком языка – как же чудесно выглядит моя загорелая кожа! Я наслаждалась каждой клеточкой своего тела. Около двух мы обедали где-нибудь, чаще всего предпочитая ресторан «Мирамар» в Лос-Кристианосе, принадлежащий одной англичанке, с которой мы подружились. Представляешь, Ким, шутили мы с ней, что было бы, если бы англичане остались в Гаване? «Битлз» стали бы гаванцами. Час мамеев! [237] После обеда мы бегали по холмам, вспоминая школьные выездные лагеря. Вечером мать Эммы и Рэнди ждала нас на ужин по-кубински: салаты из авокадо, помидоров, огурцов, латука, и немного лука, чтобы слезу прошибало. Авокадо совсем как те, на Том Острове, говорила эта ласковая женщина. Отец в вестибюле смотрел по телевизору футбольный матч между «Барсой»[238] и мадридским «Реалом»; мне вдруг пришло в голову, что на стене, словно ностальгические трофеи, висят удочки, которыми отец Эммы ловил иглу-рыбу в Кохимаре[239] на турнирах имени Хемингуэя, где он не раз становился победителем. Я не смогла сдержать слезу. В гостиной скучала бабушка, созерцая по другому телевизору программу в стиле варьете, слишком современную для ее возраста, как сказала она сама.
– И как ты там? – спросила Эмма однажды; мы валялись на пляже и наблюдали за плывущим кораблем.
– Я совсем одна, Эмма. В Париже все идет по-другому. Кроме того, похоже, я влюбилась в того, в кого не должна была влюбляться.
– Так всегда случается. А я уже засунула свою саблю в ножны и посвятила себя котам. Кто он, если не секрет?
– Его зовут Самуэль, он кубинец, сын одного типа, которого убили по моей вине, он тогда был еще ребенком.
– Черт! Вот это да! И стоило ради этого ехать черт знает куда. Как это его убили по твоей вине?
И я все рассказала. Эмма прямо остолбенела. Она вспомнила, что однажды ей что-то подобное говорила Минерва, но она не поверила, решив, что это ее очередная выдумка. Столько лет прошло, а предательство Минервы мне все еще аукалось. Потом я сказала себе, что мне плевать на эту привычку Мины запутывать всех на свете своими сплетнями, и пусть она говорит что угодно, пусть строит свои козни, мне все равно, верить ей или не верить, прощать или не прощать.
– Она сказала, что ты спала с тем типом, а сейчас я понимаю, что это не так… Да если бы и так, что тут такого? Это случается испокон веков. Я видела один фильм с похожим сюжетом, «Наследники» называется. Там женщина спит с отцом и с сыновьями, и все довольны. От всего есть лекарство, кроме смерти. – Она старательно вычищала ракушки. – Это для тебя, чтобы ощущала, что мы где-то рядом.
– Все так, Эмма, но ведь произошло убийство, – сказала я, но она только пожала плечами.
Пришел Рэнди и принес на подносе три стаканчика мохо,[240] приготовленного в «Мирамаре». Рэнди рассказал там о рецепте и сам же поучаствовал в приготовлении напитка. Мы утолили жажду; Я попросила, чтобы Рэнди с Эммой повернулись лицом к лицу и посмотрели друг на друга так, чтобы соприкасались кончики их носов; я хотела повторить фото нашей юности, сделанное на фоне Варадеро. Здесь тоже был пляж, правда похуже, но все же пляж:, нельзя быть таким уж требовательным или ранимым. На лицах две легкие улыбки, нижняя губа чуть выступает, глаза теряются в провалах глазниц, легкий ветерок развевает волосы. Эмме ветер дует в спину, волосы ее разлетаются, лаская плечи, закрывая половину лица; у Рэнди волосы поднимаются вверх, открывая уши соленому ветру.
– Думаю, что тебе стоит позвонить ему или слетать в Нью-Йорк. Я читаю сейчас серию книг, которые учат быть счастливым или, по крайней мере, советуют, как контролировать свои депрессивные состояния, как не поддаваться внешним воздействиям. Порой у меня получается. Знаешь, сколько таблеток я экономлю? Пять в день. Нужно делать то, что подсказывает тебе твое желание, это точно. А если тебе не хочется чего-то делать, то и не надо. Нет ничего важнее тебя самой, ты должна запомнить это раз и навсегда. А ты в своих исканиях как раз и не берешь в расчет то, что ты на самом деле желаешь, не учитываешь своих потребностей.
– Ты рассуждаешь как восьмидесятилетняя старуха, – Рэнди шлепнул сестру. – Кто бы говорил, не слушай ее.
– Я очень завишу от людей, но моя беда в том, что никого вокруг меня нет. Возьмем нас: мы не виделись тринадцать лет, а можем себе позволить побыть вместе только четыре дня – что за ерунда! – посетовала я.
– Не стоит так говорить. По крайней мере, мы встретились, – оживился Рэнди. – Если бы в тот день на Малеконе, в тот самый день, когда мы поклялись друг другу снова встретиться, даже если будем где-нибудь на Аляске, если бы кто сказал, что такое на самом деле возможно, да мы ни за что не поверили бы ему. Знаешь что? Я все еще храню ту фотографию, что мы сделали тогда на Малеконе.
– Я привезла ее с собой.
Сказано – сделано. И я достаю фото, раз уж заикнулась.
– У меня тоже она сохранилась, только затерялась где-то в шкафу, – сказала Эмма.
Мой отпуск пролетел незаметно, однако мы провели время так же насыщенно, как и раньше, как в наши молодые годы. В ночь перед отъездом мой чемодан ломился от книг, ракушек, фотопленок, нашлось в нем место и для платья, которое Эмма надевала во время поездки в Виньялес.[241] Носи его, сказала она, это платье видело кубинские поля, кому как не тебе оно доставит удовольствие, если решишь надеть его в Париже. Она не выбросила ничего из того, что привезла оттуда, хранила даже шлепанцы, в которых выбегала выбросить мусор на улицу Леальтад в Центральной Гаване, те самые, в которых мыла пол, выложенный черно-белым кафелем. Каждому нужны фетиши, от этого никуда не денешься. Следующим утром я на цыпочках прошла в ее комнату, положила около подушки плюшевого мишку; Эмма спала с открытым ртом, у нее всегда были трудности с дыханием. Я взяла такси, доехала до дома Рэнди, не стала его будить, бросила лишь в почтовый ящик книжку с фотографиями
