двадцатидолларовую купюру, и бармен поспешил принять заказ. Напитки прибывали без промедления, и парень устроился рядом со мной.
— Я Арти. — Он протянул руку.
— Сара, — ответила я, пожав ее. И считаю, что открыла уже слишком много.
О, дальше все становится еще хуже. Уже через несколько минут я знаю, что любимый фильм Арти — «Отважное сердце». А любимый писатель — Хемингуэй. Чувствую, как глазные яблоки вращаются внутри головы, словно биллиардные шары, выбитые кием из пирамиды.
— Ну, а ты? — спросил он.
— Я? Ну, мне нравится «Кто боится Вирджинии Вульф».
— Разве это не пьеса?
— И кино тоже. Лиз Тейлор? Ричард Бартон?
— А, да, конечно, я слышал о них. — Арти отхлебнул пива. — А кто твой любимый писатель?
— Харуки Мураками, — решительно заявила я, хотя это не совсем правда. Но зачем рисковать, вдруг ему известны такие имена, как Джон Ирвинг или Том Роббинс?
Арти судорожно сглотнул. Использую паузу в беседе, чтобы бросить не слишком незаметный взгляд на часы.
— О Господи, мне нужно идти. — В моем исполнении это всегда звучит неискренне. Тем не менее подхватываю сумочку.
Арти встает.
— Тебе в какую сторону? Может, возьмем такси вместе?
— Мне в Нью-Джерси, — солгала я.
— А куда именно?
— Просто собираюсь прогуляться. — Я протянула руку, прежде чем он успел подумать о поцелуе. — Рада была познакомиться. И спасибо за пиво.
— Пожалуйста, в любое время, когда захочешь…
Я устремилась к выходу, даже толком не попрощавшись с Амандой. Все равно, едва ли мы поедем домой вместе. Брокер, у которого наверняка свой пентхаус в паре кварталов отсюда, уже уткнулся носом ей в шею. Глаза ее полуприкрыты, и Аманда довольно достоверно имитирует оргиастический восторг. Ну что ж, рада за нее.
Чтобы предотвратить преследование Арти, я пробежала галопом пять кварталов в сторону Кенал- стрит. Когда бар остался на безопасном расстоянии, перешла на рысцу и наконец в изнеможении, вся в поту, остановилась. Рядом в надежде притормозило такси, но я сделала отрицательный жест рукой. В кошельке всего десять долларов, и черта с два я потрачу их на такую ерунду, как поездка на такси.
Я наклонилась, свесив голову между колен. Все тело ныло, а дыхание никак не выравнивалось. Интересно, неужели сердце так колотится только от бега? Может, наконец-то подействовали шесть месяцев бесконечной тревоги и опасений? Или я переживаю сейчас муки настоящего приступа паники. При этой мысли я ощутила напряжение в спине и прислонилась к кирпичной стене, парализованная головокружением.
Должно быть, кто-то дал сигнал, и сверкнула молния, и тут же включили ливень. А затем я растворилась под проливным дождем, позволяя ему колотить меня по макушке и заливать одежду, поскольку жалость к себе не так эффективна без щедрой дозы грубой мелодрамы.
Проклинаю Аманду за то, что убедила меня в том, будто вечеринка может решить все мои проблемы. Я уже почти забыла, какой нудный и утомительный этот процесс. Что привлекательного в вымученных улыбках с поджатыми губами, пожимании мягких безвольных ладошек, кивках в ответ на фразу, которую даже не расслышал? Если бы я действительно хотела выйти в свет при полном параде — изящная юбочка, дезодорант с ароматом цитрусовых, — если бы я действительно ощутила потребность быть любезной и внимательной, я лучше сходила бы на еще одно собеседование.
И я проклинаю Аманду за то, что она так любит все это. Мне претит то, как она смеется над дебильными шутками, как очаровательно изображает полное отсутствие интереса к политике, с какой страстью обсуждает личную жизнь Бена Эффлека. И когда музыкальный автомат исполняет ее любимую песню, Аманда, единственная из всех, кого я знаю, может заставить танцевать с нею. И только эта пара будет покачивать бедрами под «Не танцуй», пока все остальные наблюдают, заходясь от восторга. Большинство людей смутила бы такая откровенная дерзость. Но Аманда умеет внушить симпатию этакой беззаботной любовью к жизни — о'кей, joie de vivre[4]. Я уж и забыла, что это такое.
Я чуть отступила от стены, почувствовав себя несколько увереннее, и огляделась. Мой взгляд задержался на сверкающей вывеске на другой стороне улицы. Кинотеатр. Бросила взгляд на часы, 11.45. Через пятнадцать минут начинается «Завтрак у Тиффани». И тут я представила себе, как Одри Хэпберн проплывает по своей квартире с мундштуком в руках. Один мужчина протягивает зажженную спичку, а другой задувает ее, чтобы самому зажечь ей сигарету. Итак, вот вечеринка, которую я хотела бы посетить.
Вдохновленная новой идеей, направляюсь к кинотеатру. По-моему, лучшего способа потратить последние десять долларов не существует.
Глава 3
Это нечестно. По всему Манхэттену звонят телефоны, и в самых неподходящих местах. Мужчина пригласит женщину в романтический ресторанчик, одной рукой нежно поглаживая ее ладонь, другой откроет свой мобильный телефон. Распахнутся двери автобуса, но очередь пассажиров застынет, потому что кто-то впереди копается в сумочке, спеша ответить на важный звонок. В кинотеатре будут показывать Хичкока, а публика начнет морщиться и ерзать на сиденьях, потому что в чьем-то кармане заиграет мелодия Генри Манчини. (Не поймите меня неправильно, Генри Манчини — блестящий композитор. Но Хичкок предпочитает Бернарда Херрманна.)
А я сижу в гостиной, прочищаю зубы нитью и мысленно взываю к своему стоически молчащему телефону. Именно здесь, в этом месте он должен звонить. «Ну, давай, — молю я. — Позвони, позвони, позвони!»
И наконец, это происходит. Он звонит. Сначала решаю, что мне почудилось. Но он звонит вновь и вновь, словно все мои самые безумные мечты стали реальностью. Нетерпеливо рванувшись отвечать, вырываю изо рта половину зубной нити.
— Арро?
— Плюшечка, это ты? — Это мама. Вполне логично. — Что случилось, плюшечка? У тебя странный голос.
— Ящузубы.
— Что? Ох-хо. Я не слышу тебя. Сара? Сара!
Она вопит, будто злые духи атмосферных помех волокут меня в свою преисподнюю. А я между тем терпеливо избавляюсь от обрывка зубной нити, обмотавшегося вокруг коренных зубов.
— Я прочищала зубы.
— О! — с облегчением выдыхает она. — Отлично. А теперь послушай, плюшечка. Я звоню вот почему: твой отец считает, что ты должна найти работу. — О нет! — Он только что говорил с Карлом о… э-э… ситуации. Ну и выяснилось, что кузен Карла — главный менеджер одной компании в Нью-Йорке.
— Что за компания?
— Не знаю. Она называется… сейчас взгляну… «Фарматек капитал корпорейшн».
Звучит не слишком многообещающе. Но заставляю себя прикусить язык.
— Какую же должность он предлагает?
— Кажется, папа сказал, что ему нужен секретарь.
— Мам, у руководителей больше нет секретарей. Они теперь называются ассистентами.
— Нет, я совершенно уверена, что он сказал «секретарь». Подожди, я позову его.
