фройляйн, что на международном рынке появились драгоценные камни, извлеченные из золотых и платиновых украшений одной брюссельской ювелирной фирмой, которая давно уже находилась под подозрением, оба поняли, что решающий момент не за горами. Труди получила от Целлера задание покинуть Ривьеру, отправиться в Амстердам и установить наблюдение за представительством моторостроительного завода «Свеа»; о предстоящей поездке на север Европы она не преминула тотчас сообщить своему верному приятелю.
Ее несколько удивило, что в Амстердаме он пока не искал с ней контакта. Она посылала ему в Париж срочные телеграммы, но они оставались без ответа. Период тесного сотрудничества кончился, и фройляйн почувствовала себя одинокой и заброшенной, в особенности сейчас, когда в пансионе Фидлера разыгрались такие странные происшествия. Вмешательство амстердамской полиции в ее дела требовало, чтобы Труди полностью изменила линию поведения, причем без предварительного согласования с партнером. Швейцарка предвидела, что Ван Хаутем установит за ней слежку, а значит, ее свобода передвижения будет ограничена. Само по себе это ее мало тревожило, потому что опытный сыщик в совершенстве владеет искусными уловками и в нужный момент скроется от наблюдения. Но для успеха подобной акции надо, во всяком случае, хотя бы маломальски знать местность или располагать поддержкой сообщника, а Труди ни города не знала, ни сообщника не имела.
Обдумывая все это, швейцарка вполне сознавала, что находится как бы на одиноком форпосте в совершенно незнакомой стране, и увидела перед собой две возможности. Можно в ближайшие полчаса позвонить Целлеру — посоветоваться и вызвать помощь, но такое решение поломает все ее личные планы. Остается вторая возможность: и впредь вести свои дела в одиночку. Многое будет зависеть от предстоящего разговора с добродушным комиссаром. Если разговор сложится удачно и приведет к взаимному обмену информацией, то еще будет время разработать тактику дальнейшего поведения. Пока ничего предпринять нельзя. В коридоре бельэтажа дежурит полицейский, который в такое время суток, конечно, не даст ей шагу ступить. Значит, придется ждать. Труди затушила сигарету в пепельнице, удобно закуталась в одеяла и через пять минут уже спала как сурок.
Около половины восьмого, после плотного завтрака, Ван Хаутем вновь явился на Регюлирсграхт, тщательно выбритый и освеженный не по сезону холодным душем. Дверь ему открыл дежурный полицейский, который был в вестибюле и разговаривал со слугой. При виде высокого начальства Бас хотел было уйти в коридор цокольного этажа, но комиссар решил, что самое время разузнать все о человеке, который принес пакет — непосредственную причину событий, приключившихся за последние двадцать четыре часа.
— Бас, пойдем-ка сперва со мной в гостиную!
Когда Ван Хаутем со слугой вошли в комнату, Ван Хохфелдт и Старинг быстро поднялись со своих мест.
— Доброе утро, доброе утро! — приветливо поздоровался комиссар. — Машина ждет, Эверт. Поезжай в управление. На моем столе найдешь длинный перечень заданий всем нашим людям. Проследи, чтобы все немедля взялись за дело, и побудь там до моего возвращения. В случае чего звони сюда. Виллем, подождите меня с Дейкемой в конторе Фидлера. Я здесь займусь пока допросами, и, полагаю, скоро работенка найдется и для вас. А ты, Бас, садись поближе и расскажи мне все, что знаешь о том, как первого декабря сюда приходила пожилая дама, которая передала пакетик для одного из постояльцев.
Бас не напрасно с полчаса заговаривал зубы полицейскому в вестибюле: в обмен на чашку крепкого кофе он уже узнал обо всех важнейших происшествиях ночи и, казалось, ожидал другого вопроса. Призвав на помощь свою память, он задумчиво почесал плешивый затылок.
— Было около половины четвертого, когда она позвонила. Элегантная пожилая дама. Опиралась на тросточку. Строгая. «Вот этот пакетик для менеера из четвертого номера. Смотри, чтобы он его получил!» Она дала мне коробочку, и я положил ее на стол в комнате менеера Терборга.
— Опиши мне поточней, как выглядела эта пожилая дама.
— На ней была маленькая шляпка. Черная. И длинное черное меховое манто. Когда она спустилась с крыльца и пошла по направлению к Кейзерсграхт, я заметил, что идет она с трудом и тяжело опирается на свою трость. Волосы седые, аккуратно причесанные. Очень румяная, наверно раскраснелась, как случается с пожилыми дамами в предпраздничной магазинной толчее. На руках черные перчатки.
— Как думаешь, она голландка? Или иностранка?
— Голландка, как и мы с вами, менеер. Она говорила, как говорят важные господа. Из порядочного общества. Нет-нет, говорила она на чистейшем голландском языке.
— Тебе не показалось странным, что передали пакет, но не назвали по имени, кому его вручить?
— Что вы, менеер, нисколько! Так часто бывает. Постояльцы купят что-нибудь в городе, расплатятся, а потом просят доставить покупку сюда. И говорят всегда так: сюда, для проживающего в номере таком-то. Я уж привык. А на этот раз подумал, что это мать менеера Терборга и что она хочет сделать ему сюрприз коробкой любимых сигар.
— Почему ты подумал, что это сигары?
Бас взглянул на комиссара с некоторым изумлением.
— Ну… похоже было. Из табачного магазина, в совершенно свежей обертке. Все сходится.
— Хорошо. А тебе не пришло в голову, что менеер Фрюкберг только утром выехал из четвертого номера, а менеер Терборг днем фактически еще не жил в этой комнате?
Вопрос был замысловатый, и Бас вынужден был собраться с мыслями, прежде чем ответить.
— Для менеера Фрюкберга никогда ничего не передавали. Поэтому, если бы он
Ван Хаутему никак не удавалось четко сформулировать свои вопросы — сказывалась бессонная ночь. А ведь от того, сумеет ли он составить себе убедительную картину сценки, разыгравшейся здесь, на крыльце Фидлеровского пансиона, зависело так много! С легкой досадой он сказал:
— Ну, слушай меня внимательно! Допустим, в том пакетике были не сигары, а что-то другое, и, если бы это «что-то» нашли у дамы, она бы имела большие неприятности.
Веселые искорки сверкнули в смышленых глазах чистокровного амстердамца. Напряжение, которое он испытывал, сидя на стуле в непривычном соседстве с комиссаром, исчезло, и он с некоторой даже фамильярностью наклонился к Ван Хаутему:
— Голову даю на отсечение, менеер, дама знать не знала, что при ней запрещенный товар. Она не притворялась. Уж коли на то пошло, она сунула мне в руки пакетик спокойно и просто, как человек, привыкший командовать прислугой. Сразу дала понять, что она госпожа, а я слуга и что мое дело только как следует выполнить ее поручение. Она не сказала ни больше, ни меньше, чем необходимо. Ручаюсь, она и не помышляла, что действует противозаконно. Или, лучше сказать, она из тех порядочных пожилых людей, которые со стыда бы сгорели, если б нечаянно нарушили закон.
— А ты уверен, что это не был переодетый мужчина или вообще человек более молодой, но притворившийся пожилой женщиной?
— Абсолютно уверен, менеер. Могу присягнуть. Комиссар задумчиво кивнул: рассказ Баса полностью оправдал его предположения и вполне укладывался в неясную еще гипотезу этого дела.
— Ну, а теперь о другом, — продолжал он уже спокойным тоном. — Ты знал, что постояльцы иногда совершали ночные вылазки через люк в помещении котельной?
Бас взглянул на комиссара, всем своим худощавым лицом Щелкунчика изображая лукавое замешательство:
— Узнай об этом менеер Фидлер, я бы лишился места, а это очень жаль, потому что через пару месяцев стукнет сорок лет, как я здесь работаю. Но вам я врать не стану. Однажды летом на рассвете, часиков в шесть, я пошел в подвал за молоком для утреннего кофе; в теплую погоду мы держим его там.
